Женщинам отводилось четыре камеры. Первые три были заняты орущими алкоголичками. Лунд вошла в четвертую, опустилась на единственный стул и огляделась. Изнутри камера казалась меньше, чем при взгляде снаружи. Узкий матрас, простыни и подушка, раковина и Библия.
Она уже была в синем тюремном костюме. Под кроватью стоял горшок.
Лунд посмотрела на сопровождавшего ее дежурного офицера, пытаясь вспомнить его имя.
Он выдал ей мыло и полотенце, вышел, запер за собой дверь. Она выглянула в смотровое окошко в двери:
— Как насчет еды?
— Время ужина давно прошло, — сказал он и захлопнул дверцу.
Хартманн и Скоугор вернулись в ратушу, вдвоем вошли в его кабинет. За окном город готовился ко сну. Бремер находился в больнице, его состояние было стабильным. Пошли разговоры о том, как его приступ повлияет на ход выборов.
В новостях о деле Нанны Бирк-Ларсен не прозвучало ни слова. Все внимание уделялось королю Копенгагена, который впервые за свою долгую жизнь на вершине власти обнаружил признаки простого смертного.
— Ты лгал мне, Троэльс, — сказала она, садясь перед его столом словно проситель. — Мне. Ты вместе с Мортеном.
— Что?
— Как ты мог делить секрет с ним, но не со мной?
— Это уже обсуждалось, — сказал он и вдруг подумал: все закончилось еще несколько дней назад. Умерло, но никто не заметил.
— Я так злилась на тебя!
Ему нечего было сказать ей.
— В тот вечер, когда все считали, что тебе конец, я случайно столкнулась с Филлипом Брессау. Мы пошли в гостиницу и посидели в баре. Он говорил, что тебе не на что рассчитывать, что мне нужно подумать о новой работе, перейти на другую сторону.
И если бы я тогда потерпел крах, думал Хартманн, она оказалась бы там, рядом с Бремером, в мгновение ока.
— Я понимала: что-то неладно. Ему без конца звонили. — Она заглянула Хартманну в лицо. — Он спросил, не хочу ли я выпить на ночь. В его номере.
Хартманн кивнул отрешенно:
— Как галантно с его стороны.
— Я услышала, что он говорит о Стокке и о нашей квартире. Брессау к тому времени уже прилично выпил и, должно быть, потерял бдительность. Вот как я узнала о том, что Стокке может быть нам полезен.
— Что было дальше?
— Ты хочешь знать, спала ли я с ним?
Хартманн молча ждал ответа.
— Разве это имеет значение? По крайней мере, я была знакома с Брессау и, в отличие от тебя, не искала незнакомых партнеров на ночь через сомнительные сайты.
От него не последовало никакой реакции.
— И почему тебя это вообще волнует? — Она устало вздохнула. — Я послушала его. Выпила. И пошла домой.
Он поднялся и заходил по кабинету.
— В тот вечер, в пятницу… Ты искала меня?
— Я? Нет.
— Ты ездила в квартиру. И узнала, что там что-то случилось.
— Нет, меня там не было. Утром я отправилась в конгресс-центр без тебя. И обманывала ради тебя людей. Как понимать твои расспросы? Чего ты от меня ждешь? Некой девственной честности, когда тебе это удобно? А потом мы становимся такими же коварными и изворотливыми, как все остальные, если нужно…
— Я никогда не требовал от тебя такого.
Она рассмеялась:
— Зачем тебе просить? Тебе просто хочется, чтобы дело было сделано, но так, чтобы о методах ты ничего не узнал. Бремер такой же. Возможно, дело в вашем положении.
— Я ожидаю определенной…
— Твои ожидания меня никак не касаются. Я не приближалась к квартире. И не прикасалась к той дурацкой кассете. Я многое бы сделала ради тебя, но убийцу прикрывать бы не стала. — Она поднялась, растянула губы в улыбке. Подошла к нему, прикоснулась к его плечу. — Ну все, хватит. Ты же сам все знаешь. У нас в штабе неизвестно что творится уже несколько недель. Тот же Олав — он влез в систему…
Он снял ее руку со своего пиджака:
— Олав мертв. Ты бы согласилась переметнуться? К Бремеру?
— У меня же есть работа. Ради нее я отказалась от партнерства в рекламном агентстве. Вдвое потеряла в зарплате…
— Я думал, это преданность делу.
— Это и есть преданность.
— Так скажи: перешла бы ты к ним?
Она закрыла глаза и сразу стала казаться хрупкой и беззащитной.
— Я даже не думала над этим. У нас здесь много дел…
— Я справлюсь сам, спасибо.
— Троэльс…
— Я хочу, чтобы ты поехала домой. И там осталась.
— Это же смешно.
Он посмотрел на нее. Она не отвела взгляда. Как обычно.
— Я не кусок мяса, который ты можешь продавать и покупать. Так и передай отцу.
— Я так никогда не считала!
— Просто уходи, — сказал он.
Четверг, 20 ноября
Адвокат Лунд и Бенгт Рослинг встретились в кабинете Брикса в девять пятнадцать утра. Сама Лунд по-прежнему находилась в камере предварительного заключения. По-прежнему в тюремной одежде.
— Моя клиентка настаивает на освобождении, — говорила адвокат. — Она готова сотрудничать в разумных пределах. У вас нет никаких доказательств ее вины. Она полностью отрицает все обвинения. И поскольку ее виновность не установлена, она не должна находиться здесь.
— Скажете это судье, — фыркнул Бюлов.
— Все, кто имеет отношение к делу, уже дали показания, — стояла на своем адвокат. — Нет никаких оснований считать, что Лунд сбежит или совершит какое-либо преступление. У нее несовершеннолетний сын…
— Который живет с ее бывшим мужем.
— В последнее время она подвергалась серьезному стрессу — была заложником и присутствовала при двух инцидентах с применением огнестрельного оружия. Ее карьера в полиции до сих пор была безупречна.
Бюлов захохотал:
— Даже не надейтесь, что сможете вытащить ее на том основании, будто она сумасшедшая! Лунд застрелила своего коллегу. И она предстанет перед судом.
Он встал из-за стола.
— Освободите ее из-под стражи, — быстро сказала адвокат, — и она позволит вам ознакомиться с заключением психиатра о ее психическом состоянии.
Бенгт Рослинг, чья левая рука все еще висела на перевязи после аварии, положил на стол папку.
— Каким заключением? — удивился Брикс. — Она не обращалась за медицинской помощью.
— Обследование проводил не полицейский психолог, а частный врач, — ответил Рослинг. — У него сложилось впечатление, что она подвержена паранойе и приступам тревожности. И способна совершить самоубийство.