Теперь люди в синем топали по спальне Нанны, открывали ящики, которые уже открывали вчера, тихо переговаривались, умолкали, когда думали, что она их слышит.
Вдруг вернулись сыновья, схватили забытых было воздушных змеев, показали ей машинки, подаренные Вагном.
— Осторожнее с острыми краями, — велела она им. — Осторожнее…
Они умчались, не слыша, и следом за ними ушел и один из полицейских в синей форме и голубых перчатках, унося что-то из вещей Нанны в свою машину.
Коп, который остался, был пожилым, с бородой и печальными глазами. Ему было неловко, он все отводил от Пернилле взгляд, опускал седую голову, изучал в который раз книжные полки Нанны.
Она подняла свою сумку, собираясь уйти.
В квартире стоял такой сильный запах цветов, что у нее заболела голова.
Здесь мы жили. Сидели все вместе за этим столом и думали, что так будет всегда.
И вот теперь мы бежим, скрываемся от неведения и страха, как будто от вины.
Дом. Повсюду метки криминалистов, повсюду следы их ботинок. Порошок для снятия отпечатков на стенах, рядом с улыбающимся лицом Нанны.
Сумка опустилась обратно на старый вытертый ковер. Пернилле вошла в комнату Нанны, где работал седой полицейский — просеивал кусочки короткой жизни ее дочери.
Она села на кровать и стала ждать, когда он наберется смелости взглянуть на нее.
— Мы уже заканчиваем. Извините…
— Что случилось в лесу? — спросила она и подумала: «Я не сдвинусь с места, я никуда не уйду, пока он не скажет».
Он отец. Она видела это по его лицу. Он понимал ее. Он знал.
— Простите, об этом нужно спрашивать не у меня. — Он возился с ящиком в письменном столе Нанны. — Я работаю. Вам придется выйти.
Пернилле сидела на простынях аккуратно заправленной кровати Нанны.
— Мне нужно…
Он закрыл глаза. Она видела его боль и то, что и он видел ее боль.
— Мне нужно знать, что случилось. Я мать…
Он снова повернулся к столу. Но на самом деле он ничего не делал, и они оба знали это.
— Что случилось с моей дочерью?
— Мне не положено…
— Те фотографии… у вас в полиции… Я видела… — Слова. Сейчас ей нужны были правильные слова. — Они все время стоят у меня перед глазами, я вижу их по ночам… Скажите мне… Я уже ко всему готова… Нет ничего хуже того, что я и так постоянно представляю.
Он замер с опущенной головой.
— Нет ничего хуже. Прошу вас… — Она подняла руку, дотронулась до своих волос. Голос был тих и слаб. — Вы должны мне сказать…
Коп нагнулся еще ниже к столу.
— Я ее мать. Неужели я должна умолять?
Молчание.
— Сутками напролет я вижу, как она умирает снова и снова. И с каждым разом ее смерть все ужаснее. Скоро похороны…
Его трясло.
— Мне нужно знать, — повторила она.
Потом увидела, как он вздохнул. И наконец услышала.
Тайс Бирк-Ларсен осмотрел гараж: все ли в порядке. Помог Вагну выгрузить из фургона металлический сейф. Заглянул в салон машины, где мальчики играли со своими новыми игрушками. Проверил сложенные в багажнике вещи — вот их семья, сведенная к нескольким чемоданам, готовая ехать.
— Есть новости, Тайс?
Бирк-Ларсен закурил, качнул головой.
Выскочили из машины Антон и Эмиль, вцепились в красные штанины Скербека. Стали выпрашивать у него деньги на мороженое, заставили его улыбнуться.
— Я что, похож на свинью-копилку? — воскликнул Скербек, вынимая из кармана монетки, просыпая несколько на пол. — Вот вам, держите, купите себе по конфете. Но только не пиво, слышите? — Это была их старая шутка.
— А кто тот водитель, которого поймали? — спросил он у Тайса, когда дети убежали. — В газетах даже имени не назвали…
— Я не знаю. Нам они ничего не говорят. Не считают нужным.
Бирк-Ларсен еще раз оглядел гараж, стараясь думать, как раньше: о заказах, о накладных, о счетах. Ничего не получалось. Смерть Нанны словно замкнула их в бесконечном моменте настоящего, в замороженной точке времени, откуда не было выхода. Где не было надежды на спасение.
— Мы люди маленькие, — пробормотал он.
— Нет, это не так.
Вагн Скербек стоял рядом с ним, не обращая внимания на детей, которые снова тянули его за комбинезон.
— Спасибо, что взял все на себя, — сказал Бирк-Ларсен. — Не знаю, что бы… — Слишком много слов. Он похлопал Скербека по плечу.
— Ты спас мою шкуру, Тайс. — Лицо Скербека напряглось. На шее поблескивала его любимая серебряная цепь. — Я не забыл и не забуду. Тот гад, конечно, получит свое. Ты только скажи мне, если что надумаешь.
— О чем ты?
— Если он получит маленький срок. Или если его выпустят досрочно… Ты скажи мне, Тайс… Я хочу…
— Помочь? — Бирк-Ларсен затряс головой.
— Если ты этого захочешь…
— Она мертва.
Бедный Вагн. Нелепый Вагн. И преданный, как сторожевой пес. И такой же глупый.
— Мертва. — Одно короткое беспощадное слово. — Разве ты не понимаешь?
Однако спичка была поднесена. И вспыхнула внезапная ярость. Тайс Бирк-Ларсен как молотом ударил массивным кулаком по металлическому сейфу, так что тот задрожал на ножках.
— Где, черт возьми, Пернилле?
Наверху в кухне, окруженная цветами, задыхаясь от их запаха.
Коп говорил по телефону. И был встревожен.
— Пернилле?
Разыскивая ее, он поднялся по лестнице.
— Мы никуда не едем, — сказала она.
Он качнулся на больших ступнях, как всегда делал перед спором. Не то чтобы они часто спорили. Победителем всегда выходил он.
— Мальчики ждут. Коттедж забронирован…
— Мы не едем.
Дело было не в том, что она проигрывала. Скорее, она никогда не боролась. Теперь это — и много другое тоже — изменилось. Она сама еще не осознала, но со временем разберется.
— Нанна была жива, когда машина упала в воду. — Ее голос ничего не выражал, лицо тоже.
— Что?
— Она была еще жива. Лежала в багажнике. Не могла выбраться. Утонула.
Пернилле пошла в комнату Нанны. Одежда, вещи. Разбросаны повсюду, взывая к людям, чтобы их прибрали. Это забота матери…
Она принялась ставить книги на полки, складывать на место одежду. Глаза блестели от набегающих слез. Потом она остановилась, бессильно опустив руки.
— Нам пора ехать, — сказал Тайс Бирк-Ларсен.