– И как? Они такие же, как мы?
– Не совсем. – Просветитель молодежи начинает очередную лекцию о нравах первобытных племен Африки. – Например, то, что в Камасутре называется «нефритовыми воротами», выглядит у них как пробоина в крепостной стене…
– Почему?! – изумляется заинтригованная молодежь.
– Последствия варварского обряда обрезания.
Глаза молодежи округляются.
– Какой ужас! И как ты там себя показал?
Я скромно пожимаю плечами.
– Неплохо. Они уважали меня и называли «Большой Бобон».
– Большой – кто?
– Большой Бобон! – В голосе просветителя проскальзывают нотки гордости.
– Что такое Бобон?
– Гм…
Я целомудренно прикрываю глаза.
– Ах, вот оно что-о-о?! – с интересом восклицает девушка и, ныряя вниз, проводит примерно такие же оценочные манипуляции, которые производил когда-то вождь племени нгвама Твала. Но с прямо противоположным результатом.
– Но он не такой уж и большой, – бесхитростно восклицает она.
И тут же пытается исправить бестактность:
– Хотя нет, конечно, вполне нормальный! Просто… Ты только не обижайся…
Да, уязвить тонкую, чувствительную душу возвышенного и романтичного человека очень легко. Но обнаруживать этого ни в коем случае нельзя, чтобы не показаться слабым и смешным. И язвить в ответ насчет чрезмерной осведомленности современной молодежи не следует – это все равно что кричать: «Сам дурак!» Надо проявить мудрость и плавно перевести разговор на нейтральную тему.
– Перестань, щекотно!
Ее мягкая ладошка изучает нижнюю часть моего вспотевшего живота, но боюсь, что ничего твердого она не обнаружит, что даст повод для новых бестактностей – если не в словах, то в мыслях.
– Кстати, о Бельмондо! И с Жаном Габеном та же история. – Я осторожно останавливаю ласковую ручку, будто с целью дружеского пожатия. – Он тоже приобрел обаяние в солидном возрасте…
– У нас, что, лекция по этнографии? Или кинематографу? – Она жарко дышит мне в ухо, покусывает за мочку, ладошка вырывается, собираясь продолжить свое познавательное путешествие.
– Уже поздно, что ты скажешь маме? – Я пытаюсь деликатно выпроводить гостью.
Однако современная молодежь не понимает намеков.
– Посоветую ей тоже пойти с тобой пообедать, ха-ха-ха… А кто это у нас такой маленький и сонный? Неужели Большой Бобоша? Сейчас мы его увеличим, вдохнем силы и оживим…
Только к утру Галина ушла, а я заснул крепким сном… нет, конечно, не праведника! Просто сытого, удовлетворенного, усталого и в меру честного человека.
К завтраку я, конечно, опоздал. Свежая и отдохнувшая Галочка с аппетитом доедала фрукты, а Ирина наоборот – выглядела невыспавшейся и вяло ковырялась в белковом омлете. Обе сердечно поздоровались, к тому же, на удивление, мама не выглядела обиженной, и я даже ущипнул себя за руку: уж не перепутал ли я чего? Но тут же заметил на Галочке гранатовый гарнитур, и от сердца отлегло.
На четвертом стуле, который вчера пустовал, сидит изрядно помятый полный мужчина с большой плешью и лицом зануды. Жирные щеки обвисают, как у бульдога, челюсти работают, словно камнедробилка. Он обжирается вареными яйцами, жареным беконом, жареными сосисками – словом, всем, что было представлено на шведском столе.
Здороваться и представляться новый сосед считает излишним, хотя по мере насыщения становится все разговорчивее и осчастливливает нас информацией, что зовут его Павел Маркович, пятнадцать лет назад он переехал из Кукуева в Бостон, а потому стал счастливым, богатым и здоровым. Кислая мина, обтерханный костюм и факт нахождения на курортном лечении наглядно опровергают все его слова. Ирина отворачивается к окну.
– Какие планы, Геннадий Алексеевич? – интересуется Галочка. – Сегодня много процедур?
Деланное безразличие в голосе меня не обманет – я знаю, какая именно процедура ее интересует. Но, увы, работать тоже надо.
– Ни одной. Придется отлучиться по делам.
– И правильно, что уехал, – вещает наш сосед, намазывая маслом и джемом добрый десяток тостов. – У вас дикая преступность, низкий уровень жизни, в подземных переходах нищие просят милостыню…
– А вы приезжали в Россию за эти пятнадцать лет? – спрашивает Ирина.
– Нет, конечно! Что, мне жить надоело? Люди рассказывают, и по телевизору… Да и здесь тоже все не как у людей… Поселили в комнату: двести двадцать два! У нас, в Америке, все неприятные номера убирают – ни тринадцатого этажа не найдете, ни тринадцатой комнаты…
Он опять набивает полный рот.
За соседним столиком вчерашняя плотненькая блондинка мило воркует с огромным брюнетом явно кавказского вида. Значит, нашла зарядное устройство, и разъём, судя по её счастливому виду, вполне подошёл. Брюнет встает, наводит фотоаппарат, она, кокетливо оттопыривая мизинец, подносит ко рту чашечку с кофе. Полная идиллия!
Блиц! – мигает белая молния вспышки. Павел Маркович вздрагивает.
– Будьте осторожны! – шепотом говорю я.
– А что такое? – счастливчик, богач и здоровяк насторожился.
– Ничего особенного. Но если этот снимок отошлют в посольство Соединенных Штатов, боюсь, у вас будут неприятности…
– Почему?!
– Да потому, что вы производите впечатление голодного человека. Получается, что в Штатах вас не кормят, и только в Чехии вы отъедаетесь. В стране, которая еще вчера была коммунистической! Если фото попадет в газеты, престиж Америки пострадает. А виноватым назначат вас!
– Это провокация. – Павел Маркович резко отодвигает тарелку. – Я хорошо питаюсь в Америке. И у меня нет никаких жалоб! Просто я люблю поесть…
– Конечно, конечно, я вас понимаю… Только лучше не попадать в кадр. Все могут извратить и использовать против вас!
– Да, это они могут. Спасибо за предупреждение. Собственно, я уже наелся. Хотите докушать?
– Благодарю, я сыт.
– Как спалось, Геннадий? – поворачивается ко мне Ирина. Она улыбается и переглядывается с дочерью. Галочка удерживает на хорошеньком личике серьезное выражение, но уголки пухлых губок рвутся кверху.
– Замечательно. А вам?
– Не могу похвастать тем же. – Она лукаво улыбается и зевает, прикрывая рот ладошкой. – Днем наверстаю. После ванн хорошо спится…
Галина ноготком интимно царапает мне кисть.
– Можно, я поеду с тобой?
– Куда?
– Ну, по твоим делам…
– Нет, девочка, извини. Бизнес нельзя смешивать с отдыхом. – Я встаю и откланиваюсь.