— Сколько же раз, мерзавцы, вы ее вилами ткнули? — Плешаков присмотрелся повнимательней. — И почему именно вилами?
— Ножа подходящего не нашлось… А вилы как раз рядом стояли… — замялся Альфонс. — Ткнули, конечно, от души… Для верности, как говорится…
— Помолчи, — перебил Плешаков Альфонса. — Пусть она сама рассказывает.
— Что рассказывать… И так все видно, — сказала Верка устало. — Проникающее ранение брюшины с повреждением внутренних органов. Как следствие перитонит и общее заражение крови. Люди, оставшиеся без срочной хирургической помощи, с такими ранами не живут… А я вот живу и даже разговариваю. Самочувствие удовлетворительное… Раны зарубцевались уже через сутки… Но таких суток я бы никому не пожелала.
— Думаешь, мне сейчас хорошо? — возмутился Плешаков, не допускавший даже мысли, что кто-либо способен испытывать страдания более мучительные, чем он сам. — Я третьи сутки на одном молоке… Зубами как волк щелкаю… Недавно язык прикусил… Горю весь от боли…
— Тогда мы друг друга поймем, — Верка с усилием улыбнулась.
— Так где же этот знаменитый порошок? — Плешаков не мог скрыть нетерпения.
Прежде чем Верка успела ответить, Альфонс с подобострастной торопливостью открыл футляр своих серебряных карманных часов, под крышкой которых хранился весь остаток бдолаха. Плешаков осторожно потрогал и понюхал волшебный порошок, но на вкус пробовать не стал.
— Неужели это зелье от всех болезней помогает? — удивился он. — А на вид дрянь какая-то.
— Проверь — узнаешь, — ответила Верка лаконично.
Плешаков, хоть и считался мужиком неробкого десятка, вел себя сейчас, как девочка, которая одновременно и девственности лишиться желает, и последствий опасается. В народе про подобные ситуации говорят: «И хочется, и колется».
Поманив Верку к себе, Плешаков с видом знатока принялся ощупывать ее живот
— «пальпировать», как говорят врачи. Результатами осмотра он остался недоволен
— живот был немного вздут и горяч, а струпья на ранах казались хрупкими, как корочка на плохо прожаренном бифштексе. То, что любому врачу или просто здравомыслящему человеку показалось бы чудом, для Плешакова — эгоиста и недоучки — выглядело как нечто само собой разумеющееся. Верка поняла, что ее мукам конца-края не видно.
— Так в чем же проблема? — поинтересовалась она. — Боитесь, что я вас отравлю?
— А если и в самом деле отравишь? Какие у меня могут быть гарантии? — Плешаков, веривший в свою проницательность, прищурился, но боль тут же заставила его прикрыть глаза ладонью.
— Но ведь я же это средство уже принимала, — сказала Верка, дождавшись, когда стоны Плешакова стихнут.
— Откуда я знаю, что ты принимала! — взвизгнул он. — Может, ты что-то совсем другое принимала! Или противоядие имела! Или ты в сговоре вот с этим мордоворотом! — Нога под одеялом дрыгнула в сторону Альфонса. — Все вы моей смерти хотите, я знаю!
— Ну так и быть. — Она потянулась к раскрытым часам, все еще лежавшим на ладони Альфонса, ошарашенного словами шефа. — Давайте я еще щепотку употреблю. Прямо у вас на глазах.
— Нет, нет! — замотал головой Плешаков. — Если это средство такое полезное, как ты говоришь, его беречь надо! Давай сюда! Как его принимать? Внутрь?
— Внутрь, — подтвердила Верка.
— До или после еды?
— Безразлично… Но только тут есть одна тонкость… Пока нас наедине не оставят, я больше ничего не скажу.
В комнате сразу повисла тишина. Такое, наверное, случилось бы в Букингемском дворце, если бы в присутствии королевы какая-нибудь из фрейлин матерно выругалась. Свита Плешакова, его клевреты, прихлебатели, блюдолизы и наложницы, онемела — виданное ли это дело, чтобы какая-то уличная побирушка, грязная и вонючая, диктовала свои условия всесильному президенту? Но подать свой голос раньше хозяина никто не осмеливался.
А тому не хотелось на глазах у всех праздновать труса. Да и какой в принципе вред могла причинить ему эта хрупкая, полуживая женщина?
— Обыскали ее? — спросил он строго.
— Целиком и полностью! — доложил Альфонс. — Какие-либо колюще-режущие предметы отсутствуют! Даже ногти ей обрезали и резинку из трусов изъяли!
— Правда, вместе с трусами, — добавила Верка.
— Тогда оставьте нас! — Плешаков выпростал руку из-под одеяла и сделал царственный жест рукой.
Когда за последним из приближенных Плешакова захлопнулась дверь, Верка без приглашения уселась на край ложа и сказала:
— Лекарство это называется бдолахом. Откуда оно взялось и почему так называется, это я вам потом расскажу. А пока проглотите его… Запить можете чем угодно, хоть водкой…
— И сразу подействует? — неизвестно чего в голосе Плешакова было больше — надежды или недоверия.
— Если и не сразу, то очень скоро… Но действует бдолах только при одном условии. Нужно хотеть, чтобы он подействовал. Нужно страстно желать избавления от страданий. Как каторжник желает свободы, как голодный желает хлеба, как мужик на необитаемом острове желает бабу…
— Что-что, а уж желать-то я умею, — сказал Плешаков, глотая бдолах. — Тут ты не сомневайся…
Не дожидаясь, когда эдемское снадобье подействует на высокопоставленного пациента, Верка заснула прямо на его роскошном ложе. После бетонного пола, лишь кое-где присыпанного гнилой соломой, на котором она лежала совсем недавно, мягкая перина и свежие простыни казались неземной благодатью.
Снилось Верке все время одно и то же — ржавые зубья вил, раз за разом вонзающиеся в ее живот. Сначала на них была только свежая, ярко брызжущая во все стороны кровь, а потом что-то густое, бурое и тягучее…
Проснулась она в одиночестве. Постель с той стороны, где раньше лежал Плешаков, была разворошена так, словно Геракл занимался здесь любовью одновременно с лернейской гидрой и керинейской ланью.
То, что Верку не вышвырнули вон, уже хороший признак. Ее многострадальное тело еще побаливало, но по сравнению с тем, что она испытала сутки назад, это была не боль, а скорее зуд.
Верке хотелось есть, а еще сильнее — пить. Она хоть и осталась жива, но крови потеряла немало. Однако обследование спальни ничего не дало. Тут, конечно, много всего было, зато съестного — ни крошки. Слава Богу, нашелся таз с водой, в котором Плешакову готовили компрессы.
Утолив жажду, Верка вновь забралась в постель, но уснуть не успела — в дверях щелкнул ключ.
— Как почивалось на новом месте? — спросил Плешаков, входя. Его бодрый тон и свежий вид не оставляли сомнений, что бдолах не подвел и на этот раз.
Однако к кровати он не подошел, а уселся за стоявший в сторонке секретер, заваленный деловыми бумагами. Скорее всего это означало, что разговор у них будет официальный.
— Я бы поела чего-нибудь, — сказала Верка, обманутая внешней приветливостью Плешакова.