И они поехали. По обледеневшей дороге, недавно расчищенной трактором, синий «Рено» медленно тащился к воротам ШНыра. Рина потеряла терпение.
– Ты можешь ехать быстрее? Это что, черепашьи бега?
– Хочешь сесть за руль? – предложил Долбушин.
Она отрицательно мотнула головой.
– Я не по этой части! А кто будет давать ценные указания?
Долбушин притормозил, объезжая бревно.
– Безобразие! Я не разрешала ему тут валяться, – ворчливо сказала Рина.
Глава форта усмехнулся. Если правда, что любят за недостатки, то его дочь можно было просто обожать.
– Ты все такая же! В детстве мы с тобой часто играли в шахматы! – вспомнил он.
– Что, правда, что ли? И я, конечно, выигрывала?
– У математика?
– Так это ж я!
Долбушин не стал оспаривать, что Рина – это Рина. Тем более что все же считал ее Аней.
– Ты ненавидела проигрывать. А я ненавидел поддаваться. И тогда ты нашла гениальный выход. После мата ты всегда делала еще один ход, сбивала моего короля и говорила: «Не шах! Не мат!»
– Не шах! Не мат! – повторила Рина. – Хороший девиз!
Они доехали до ворот. Долбушин долго разворачивался на узкой площадке, тыкаясь бампером в горы снега. В ШНыре угадывалась уже какая-то суета. Мелькали фонари. Ясно было, что захват водонапорной башни, исчезновение Рины и события в Копытово не прошли здесь незамеченными.
– Ты не скажешь, что я тебя привез? – спросил Долбушин.
– Нет, – буркнула Рина.
– А кто?
– Таксист.
Он кивнул. Грустно и без обиды, как Гавр, когда его протаранили лбом. У Рины зачесалась совесть, но она ограничилась тем, что почесала лоб и кашлянула в руку.
– А гиела? Забирать будешь? – с надеждой спросил глава форта.
– Люди Тилля спалили его сарай. Мне негде его спрятать. А в ШНыр ему нельзя.
– И что? Я буду прятать гиелу от Тилля?
Секунду назад Рина об этом не думала. А теперь внезапно поняла, что это выход. Единственный.
– Да! На несколько дней.
– Где? В Москве? Гиелу? Издеваешься?
Рина выскользнула из машины и, держа в руках деревяшку, смотрела на Гавра, спокойно дрыхнущего на заднем сиденье. В салоне пахло как в мусоропроводе.
Потом быстро наклонилась, неуклюже клюнула Долбушина в пованивающую гиелой щеку и захлопнула водительскую дверь. Синий «Рено» медленно отъехал, двигаясь чуть боком и пробуксовывая на льду. А через ворота ШНыра, которые не успели еще открыть, уже перелезал нетерпеливый Сашка с самым сердитым и одновременно с самым обеспокоенным лицом на свете.
Ничего не изматывает человека больше качелей. Вот он сидит в тюрьме, ему плохо, его бьют, но он терпит, потому что знает, что должен. Но вот сменяется следователь, и новый на один день отпускает его в город. Человек видит солнце, ест мидий на набережной, купается в море и танцует с красивой девушкой. А ночью его опять забирают в тюрьму, и по дороге еще, в машине, представляя себе череду безрадостных дней, которые его ждут, он раскалывается и делает все, что он него требуют. Сам, безо всяких пыток.
Из дневника невернувшегося шныра
– Выходишь из последнего и сразу наверх! Поняла?
– Я всегда сажусь в первый!
– Правильно. Садишься в первый, а выходишь из последнего!
– Не ори на меня!
– Не могу не орать! Совсем, что ли, вдова? Поезда они – ту-ту! – в обе стороны ходят! Следи за губами: наверх из последнего, а уедешь потом… Из какого уедешь? Запутала ты меня!
Рина открыла глаза. У ее постели спорили Наста и Окса. Со стороны казалось, что они сейчас поубивают друг друга. На самом же деле это был абсолютно рядовой спор. Они всегда так общались.
Увидев, что Рина уже не спит, Наста перестала вопить, всплеснула руками и умчалась. Рина с трудом привстала. Она лежала на кровати в медпункте. На ней была ее теплая серая пайта, прежде, она помнила это точно, хранившаяся в чемодане. Руки обмотаны бинтами и намазаны чем-то желтым и густым. Мазь пропитывала и бинты.
– Лежи-лежи! – замахала на нее Окса. – Ты должна отдыхать! Нас попросили следить, чтобы тебя никто не беспокоил!
Рина сказала, что так и поняла. Голос у нее звучал сипло и едва слышно, но не от слабости. Очень хотелось пить. Она сообщила об этом Оксе. Та забегала по медпункту, но кран был заглушен. Недавно Кузепыч поменял трубы на пластиковые, но у него не подошел какой-то стык.
– О, вот! Держи! – она наконец увидела стакан и даже сунула его Рине, но та почувствовала, что Окса смущена.
– В чем дело?
– Да тут в каком-то стакане Суповна хранит ночью свои зубные протезы. Я не уверена, он это или нет.
Закашлявшись, Рина выплеснула воду себе на грудь. Пить расхотелось.
– И давно я здесь?
– В смысле спишь? – Окса наморщила лоб. – Двадцать четыре и восемь! Сорок часов!
– Откуда сорок-то?
– Ну как? Совсем считать не умеешь? Четыре умножаем на восемь – это тридцать два! Да или нет?
– Тридцать два, – признала Рина.
– Правильно! И еще два по четыре! Сорок! – та снова начала орать, потому что ей казалось, что Рина с ней спорит.
Дверь распахнулась, плеснув солнцем, которое, пробиваясь в стекло, отражалось в белой матовой краске. В медпункт стремительно вошла Кавалерия.
– Ну-с! – сказала она сухо. – Что нового?
Оксе ужасно хотелось остаться. Присев на корточки, она начала ощипывать с коврика мелкий мусор, но этим только себя выдала. Кавалерия повернулась к ней. Негодующе бормоча: «Да тут нитка! Не я же бросала!», Окса выскочила из медпункта.
Кавалерия стояла у кровати, держась за высокую спинку, и смотрела на Рину. Смотрела как-то непонятно. Девушке стало тревожно. А ну как сейчас ей вручат чемодан и попросят Кузепыча доставить ее на машине домой?
– Я нырнула на гиеле, – быстро сказала она, забинтованными пальцами теребя одеяло.
Кавалерия молчала. Рина подумала, что та не расслышала.
– Я нырнула на Гавре. На двушку! Так получилось, – повторила она.
– Знаю, – Кавалерия смотрела не на Рину, а на одеяло.
– Откуда?
– Первую ночь я сидела здесь до утра. Обтирала тебя разведенным уксусом. У тебя был сильный жар. Ты говорила в бреду.
– И про лазейку? Что через болото есть еще один ход? – быстро спросила Рина.
– Да. Кричала: «Ты куда?» и вжималась в подушку щекой. Потом вообще забилась под кровать. Боялась, что потолком тебе снесет полчерепа.