– Ну, не зна-аю... – протянул редактор. – Эфир я вам дам, у меня как раз ни одного приличного материала... Но кто вам все это сделает? Я не в техническом смысле, операторы и редакторы у меня высококлассные. Я о том, кто вам такое интервью даст?
– Я найду, – уверенно кивнул священник.
Он съездил в областной психдиспансер и нашел там Иннокентия Моисеевича Штейнберга – циника и язву. Не многие знали, что главный врач диспансера скрывает за показным цинизмом острый природный ум и глубокую душу. Отец Василий знал. И Штейнберг выслушал его и кивнул.
– Мне это нравится.
Затем священник приехал на телевидение и добился того, чтобы необходимый архивный материал начали искать немедленно. Затем он согласовал время для записи интервью. Затем, ссылаясь на согласие Штейнберга и главного редактора, притащил в студию начальника отдела областного УВД Женьку Малышева – человека неглупого и знающего тему: майор Малышев как раз и занимался детской преступностью. А потом, уже глубоким вечером, началась запись. Но отца Василия к тому времени в студии не было, он свою короткую проповедь записал в обеденный перерыв.
* * *
Наверное, ему помогал господь. Потому что на следующий день ему позвонил главный редактор областного ТВ и сообщил, что он просмотрел монтаж и ему это нравится.
– Толково получилось, батюшка, – одобрительно рокотал он. – Как вы таких персонажей нашли?
– Поштучно подбирал, – пошутил священник и понял, что пора звонить на местное радио, а затем и Алле Борисовне в усть-кудеярский «Вестник».
* * *
К тому времени когда начался этот цикл передач, весь городок уже буквально стоял на ушах. Нет, пока шанхайские со слободскими по-настоящему не схлестнулись. Но атмосфера была накалена до предела.
Порезали еще двух слобожан, и снова на старом причале. Затем избили велосипедными цепями неосторожно нарушивших территориальные границы четырех шанхайцев. Затем внезапно вспыхнули разборки в соцгородке. Насилие, как зараза, как эпидемия, охватывало все большие массивы, а главное, занимало в разгоряченных умах самых юных и, в силу этого, социально незрелых горожан все большее место.
И тогда началась задуманная отцом Василием и исполненная его единомышленниками информационная атака.
Для начала вышедший, как всегда, после обеда «Вестник» сообщил, что этим вечером областное телевидение выдаст в эфир передачу, посвященную исключительно проблемам молодежных разборок в Усть-Кудеяре.
Городок встрепенулся.
Затем подошли из области две губернаторские газеты, и в них было то же самое. Священник хорошо поговорил с редакторами, хотя и не сразу уломал; пришлось подключать заместителя губернатора.
Информация пошла гулять по городу из уст в уста; глубоко провинциальные устькудеярцы никак не ожидали, что хоть кто-нибудь отважится поднимать столь скользкую тему. Да еще на областном уровне.
Разумеется, ничего героического в такой передаче не было. Священник загодя и очень тщательно переговорил и с начальником областного УВД, и с заместителем губернатора, курирующим связи с общественностью, и еще кое с кем из аппарата. Иначе передачу просто не выпустили бы в эфир. Так что к моменту выхода телепередачи десятки облеченных властью людей лично просмотрели сценарий и пришли к выводу: «Опасности не представляет. Можно пускать в эфир». Более того, власть имущим нравился предложенный священником подход, и они, поначалу испуганные и недоброжелательные, по мере чтения сценария начинали добродушно ухмыляться, а то и откровенно ржать.
Вот только простые устькудеярцы этого не знали и искренне полагали, что всякого, кто осмелится нарушить табу на обсуждение этой щекотливой темы, или громы небесные покарают, или начальство с потрохами сожрет. А потому шок, когда передача все-таки пошла в эфир, был всеобщий.
Вначале симпатичный телеведущий, перемежая громкие эпитеты с показом взятых из архива пасторальных картинок мирной приволжской жизни, вкратце пересказал суть происходящего в районном центре. А затем пошел Штейнберг.
– Как вы можете прокомментировать эти ужасные события? – патетически вопрошал главврача облпсихдиспансера ведущий.
– Никакого ужаса, – широко улыбался психиатр. – В переходном возрасте страсть к самоутверждению силой так же нормальна, как прыщи.
– Но вы же не можете отрицать, что насилие в таких масштабах – это патология! – еще более патетически восклицал ведущий.
– Бросьте, молодой человек, – язвительно улыбался Штейнберг. – Если бы вас пороли хотя бы по субботам, вы не видели бы в физическом насилии ничего сверхъестественного. Примите как факт, что насилие над детьми в наших краях почти норма. И я вас уверяю, что значительная часть моих пациентов через это прошла: сначала их били или даже насиловали в семье, затем во дворе, затем еще где-нибудь. И результат, как говорится, налицо, – Штейнберг неприятно улыбнулся. – В тринадцать лет многие из них состояли на учете в детской комнате милиции, в семнадцать лечились от вензаболеваний, а вот теперь здесь, у меня...
На экране пошли кадры из больничной жизни, а за кадром мурлыкал и разливался всеми тонами и полутонами голос Штейнберга. Священник смотрел на экран и чувствовал, по какой тонкой грани прошел Иннокентий Моисеевич; еще немного, и был бы перебор. Но перебора не было.
Фраза за фразой Штейнберг исподволь увязывал в одно целое умственную ущербность и склонность к насилию, неспособность к обучению и склонность к насилию, пережитое насилие над собой и опять-таки склонность к насилию, но уже над другими. И то, как он это рассказывал, со смешком, порой, казалось, абсолютно неуместным, без всяких попыток читать мораль или призывать к немедленному действию, убеждало, как ничто другое.
Затем на экране появился второй персонаж, не менее интересный. Но кандидат исторических наук Владимир Кимович Сайко рассматривал уже массовое насилие как социальное явление.
На экране беспрерывно шли бессовестно заимствованные у центрального ТВ сцены культовых плясок южноафриканских негров и культурных мероприятий из жизни Третьего рейха; боевая раскраска американских индейцев и уголовные татуировки. А за кадром, напевно растягивая гласные, Владимир Кимович рассказывал о том, сколь точно совпадают термины и символы молодежных субкультур с терминами и символами примитивных племен, именно в силу своей примитивности оттесненных на обочину цивилизации.
– Видите ли, молодой человек, – распевно объяснял кандидат наук. – Все исторические примеры указывают совершенно точно: массовое насилие – это прежде всего острый признак социальной незрелости, несостоятельности этих самых масс. Но хочу подчеркнуть, они в этом не виноваты; они просто не созрели для взрослого отношения к жизни.
Отец Василий ерзал в кресле перед телевизором и нервно потирал руки. Интервью с кандидатом исторических наук выглядело несколько заумно, но внушительно.
– Даже если рассматривать европейский неофашизм, то мы увидим, что его исповедуют в основном два слоя, – пел кандидат. – «Дети войны», в силу своего возраста помнящие исходную идею, да маргинальные молодежные слои: недоучившиеся студенты, безработные, в общем, люмпен...