Ему удалось удачно встретить ближнего ударом в лицо, но второй вытащил пистолет, и священник понял, что тот будет стрелять, – теперь никто на линии огня не стоял и «заказанного» священника собой не загораживал.
Отец Василий отпрыгнул в сторону и побежал к бандитским джипам – ему нужно было как-то отвлечь внимание от все сильнее разгорающегося дома.
– Держи его, братва! – заорали сзади. – Держи его! Уйдет!
Отец Василий впрыгнул в первый же самонадеянно оставленный без охраны джип, нащупал ключ зажигания и, протаранив навороченным бампером вторую машину, рванул со двора.
«Давайте, братки, давайте! – умолял он. – Вот он я! Бери меня, если сможешь!» Каждую секунду он помнил, что в подвале пылающего дома сидит его беременная жена, и это почти лишало священника разума.
– Гнида! – заорали сзади. – Уходит!
Захлопали выстрелы, и отец Василий на секунду удивился – стрелять по своей машине… это… как-то… Он не додумал эту мысль, потому что слева уже показался темный проем оврага, и священник, резко вывернув руль, ухнул на огромной, тяжелой машине с дороги вниз и повел ее сквозь камыш, почти физически ощущая, как все сильнее и сильнее погружаются колеса в топкую, холодную грязь. «Готово!» – понял он, когда машина метров через тридцать беспрерывного спуска заелозила на месте – джип сидел на днище.
Отец Василий с усилием распахнул дверцу и, хлюпая по грязи и раздвигая высокий, выше человеческого роста, камыш руками, кинулся назад к дому. Пока они разберутся, что почем, он уже все сделает!
Где-то сзади орали и матерились, но он упрямо прорывался вперед и вверх, пока не выскочил из болота на задах соседского, тоже недостроенного коттеджа. На его собственный дом страшно было смотреть – он полыхал так, что вокруг стало светло, как днем. «Господи, помилуй! – взмолился он. – Только не Олюшка! Боже мой, помоги!»
Отец Василий с удесятеренной силой рванул вперед, пересек задний двор, преодолевая невыносимый жар, метнулся к подвальному окошку и нырнул в него головой.
– Ольга! – заорал он. – Олюшка! Где ты?!
Ответа не было. Только трещали за его спиной осыпающиеся с крыши уголья и дымящиеся обломки досок.
– Ольга! Оленька-а-а!!!
– Я здесь, батюшка! – задергали его сзади, и отец Василий с усилием вывернулся назад.
Ольга стояла над ним на четвереньках и, прикрывая голову от падающих углей черным пластиковым кейсом с документами, изо всех сил хлопала мужа по уже начавшему тлеть подряснику.
– Ты выбралась?! – обрадовался священник.
– Побежали, батюшка! – схватила его за ворот Ольга. – Побежали скорее отсюда!
Он зарычал, вскочил, схватил жену в охапку и потащил ее прочь от чуть не ставшего для них обоих крематорием родного дома.
* * *
Когда они добежали до речки Студенки, отец Василий понял, что теперь все в порядке и можно обдумать положение. Здесь, в зарослях ивняка, их бы не смог найти даже местный.
– Так, – решительно забрал он у Ольги кейс. – Документы взяла, умница.
– У меня там все сгорело, – всхлипнула начавшая отходить жена и вдруг зарыдала в голос. – Я простыни новые… в прошлую субботу купила!
Священник прижал ее к груди и молча погладил по голове.
– Ничего, Олюшка. Главное, что живы остались, а простыни новые купим. Я тебе обещаю. Ничего, моя умница, ничего…
* * *
Отец Василий не стал терять время попусту, и едва жена немного успокоилась, взял ее под руку и повел вдоль Студенки к плотине. Там, перейдя за дорогу, вывел на маленькую улочку, ведущую в самый, наверное, глухой район городка. Где-то здесь и жил водитель грузовика Толян, и он мог помочь священнику.
Отец Василий довольно быстро нашел нужный дом, но стучать в невысокую дверь в глухом заборе пришлось долго и настойчиво. Толян собаки не держал, но соседские псы службу несли исправно, и было похоже, что, пока священник достучался, проснулась вся округа.
– Кто там? – раздался наконец из-за высокого забора знакомый хрипловатый голос.
– Это я, Толик, открой, – отозвался священник.
– Батюшка?
Толик открыл как был – в трусах, и священник, пропустив жену вперед, зашел следом.
– Матушка Ольга? И вы?! – вытаращил глаза Толян. – Господи! Что стряслось?!
– Зарево видишь? – показал кивком головы на север отец Василий.
– И чего? – вгляделся Толян, инстинктивно пытаясь прикрыть трусы какой-то прихваченной здесь же во дворе рогожей.
– Погорельцы мы теперь, Толик, погорельцы. В дом-то пустишь?
– Ой, заходите, конечно, о чем разговор, – Толик подвинулся, пропуская нежданных гостей в дом. – Сейчас я только свет включу. Вот беда-то какая! Пожарных вызвали?
– Не до пожарных нам, Толик.
– Что – опять?! – как вкопанный замер Толян.
– Точно.
– И что теперь?
– Нам нужно на станцию. И лучше на соседнюю. Здесь будут искать.
– Понял. Вы проходите, а я пойду переоденусь.
Толик провел их в маленькую, пропитанную запахом перегоревшей угольной золы и сырой мешковины кухоньку, а сам быстро прошел в соседнюю комнату. Ольга огляделась и присела на невысокий, ободранный табурет.
– И что нам теперь делать? – посмотрела она мужу в глаза.
– Все, как и планировали, – сглотнул священник. – Я – в Москву, а ты пока к родителям.
– А как же наш дом?
– А-а! – махнул рукой отец Василий. – Не думай об этом. Главное – отсюда вырваться.
– Как же мне об этом не думать? – горестно вздохнула жена. – Столько строили… – В ее глазах снова заблестели слезы.
Священник вздохнул. Ему нечего было сказать своей Олюшке. Вот уже пятый месяц подряд на них сыпятся всякие неприятности, и вместо нормальной человеческой жизни получается черт знает что!
– Готово, – вышел в кухню Толян. – Поехали.
* * *
Толян отвез их на своем «зилке» аж за две станции от Усть-Кудеяра, сам сходил в кассу маленького деревянного вокзала, вернулся, отдал билеты, а потом, через два часа ожидания, провел до вагона и стоял до тех пор, пока поезд не тронулся и не начал набирать скорость. Отец Василий смотрел сквозь занавеску купе, как он стоит, попыхивая сигаретой и время от времени оглядываясь по сторонам, и думал, что только на таких людях и держится все хорошее и надежное в этом мире и очень жаль, что Анатолий так и не решился заглянуть в себя поглубже и осознать, что и он достоин божественной любви господа.
Мерно застучали по стыкам колеса, уплыли в темноту огни, зашла забрать билеты и выдать белье проводница. И все это выглядело, звучало и пахло до странности мирно и противоестественно спокойно.