Участкового на месте не оказалось, и отцу Василию пришлось довольно долго ждать. Он поставил машину в тень огромного клена и опустил все четыре стекла. Подросток, осознав бесперспективность своих потуг, бросил попытки вырваться и напряженно вслушивался в негромкий разговор взрослых.
– Они до того оборзели, что в школу начали наркоту таскать, – сокрушался главврач. – И ладно бы травку – героин!
– Господи! Неужели?! – не мог поверить священник.
– Вот те крест!
– А ты к Ковалеву обращался?
– Да я к кому только не обращался! Ты думаешь, их что-нибудь, кроме собственного кармана, интересует?
Отец Василий вспомнил свою недавнюю эпопею с Козелковым и всей этой братией и был вынужден признать, что Костя прав: ничего, кроме собственного кармана и собственной же безопасности, власть имущих особенно не интересует.
– Я даже к директору школы пришел, так ты знаешь, он сам своих учеников боится! Мыслимое ли дело?!
Отец Василий хмыкнул. Ситуация и впрямь была немыслимой. Прежний директор этой же школы, той самой, в которой учился он сам, вообще никого не боялся, не то чтобы своих учеников. По крайней мере, когда однажды на выпускной вечер заявились пьяные парни, что-то человек семь-восемь, они с физруком отловили, скрутили и сдали в милицию всех, одного за другим. Но, похоже, времена изменились.
В конце концов участковый пришел, и главврач, сдав малолетнего наркомана, вернулся в машину.
– Ты извини, Мишаня, что так получилось, – попросил он. – Сил моих нет на это смотреть! Разве я думал, что придется этим заниматься? А приходится… Мне уже троих таких после передоза довелось откачивать.
Отец Василий ничего не ответил. До него как-то впервые дошло, в каком мире будет рождено его дитя. В мире, где наркотиками торгуют в квартале от школы, и милиция это позволяет, а директора школ боятся своих собственных учеников. И это новое понимание как-то не вдохновляло.
– Слышь, Мишаня, может, зайдешь ко мне, – пригласил напоследок священника главврач. – Посидим, спиртику усугубим, тебе ведь не запрещено?
Отец Василий вдруг подумал, что его всегдашнее затворничество, пожалуй, не имеет смысла. Тем более теперь, когда он встретил такого хорошего, неравнодушного человека.
– Ну что ты, абсолютных запретов не имеется, – улыбнулся он. – Только я ведь не знаю, где ты живешь.
– А ты прямо в больничку и приходи, я тут часов до десяти сижу. Прямо сегодня и приходи. Ты не занят?
– В общем, нет…
– Тогда жду! – решительно подвел итог Костя.
– Зайду, – охотно пообещал отец Василий. Костя, на которого он в школе и внимания не обращал, нравился ему все больше и больше.
Священник махнул на прощание рукой и поехал мимо обширного, заросшего гигантскими тополями и кленами больничного парка, все глубже понимая, что напрасно ограничил свою жизнь размерами церковной ограды. Это была принципиальная ошибка, впрочем, вполне объяснимая. В свое время, не признаваясь в этом даже себе, отец Василий постарался вычеркнуть из своей жизни мирское настолько, насколько это вообще было возможно. Видимо, он слишком боялся внешнего мира, однажды уже чуть не стащившего его в самый низ, туда, где о духовной жизни даже не задумываются. Этот мир был невообразимо опасен своей всепоглощающей страстностью, столь притягательной для слабых душ.
Но теперь все было по-другому. Отец Василий начал понимать, что уже не может уклоняться от встречи с миром, что рано или поздно ему придется выйти на осознанный поединок с ним, чтобы уже никогда не оказаться застигнутым врасплох, как это уже произошло с ним только что.
Отец Василий невольно засмеялся. Никогда прежде он не признал бы себя слабым, у него просто не хватило бы для этого духу. Но теперь все было иначе. Он стал достаточно силен, чтобы сказать себе: «Да, слабы человеки; да, податливы на искушение, и я – один из них».
Он добрался до храма за десять минут до начала вечерней службы. Стремительно ополоснул липкое от пота лицо, тщательно помыл руки, переоделся и точно в срок, минута в минуту, пересек границу храма.
* * *
Этим вечером, предварительно позвонив Ольге, отец Василий впервые за много месяцев вышел за территорию храма через главные ворота и направился к товарищу.
Больница встретила его запахом эфира и витаминов. Пациенты провожали священника удивленными взглядами, а медсестры с готовностью объясняли, как найти главного врача.
Он заметил, что при Косте больница стала выглядеть поприличнее. Панели были аккуратно выкрашены бежевой краской, полы устланы светленьким жизнерадостным линолеумом, и даже медсестер словно подменили – никакого хамства, все чинно и благородно.
Костя его визиту обрадовался.
– Отлично, Мишаня! – вскочил он с места. – Как здорово, что ты пришел! Здесь я обычно только работаю, так что пошли в третий корпус.
Отец Василий пожал плечами. В третий так в третий.
Они пересекли тенистый больничный двор и вошли в высоченные двери выстроенного в стиле «сталинского ампира» третьего корпуса. Повсюду валялись куски рубероида, стояли ведра из-под шпаклевки, а пол был заляпан пятнами известки и разноцветной краски.
– Молодец, Костя! – восхитился отец Василий. – Откуда только деньги берешь?!
– Уметь надо! – рассмеялся главврач и повел священника вверх по лестнице. – Хотя, если честно, все не так просто. Никто ведь не знает, чего мне все это стоило. Сколько раз под увольнением стоял! В прошлом году так даже чуть не посадили. Какая гнида капнула?! Начальству ведь все равно, с каких таких шишей ты ремонт сделаешь, а ответственность на себя брать не хотят. Как можешь, так и крутись, но если попался, никто за тебя и слова не скажет – сумел заварить, сумей и расхлебать! А у вас разве не так?
– Нет, – покачал головой отец Василий. – Конечно, и в патриархии тоже люди сидят, но своих не предают, да и вообще помогают крепко. Дело-то общее.
– Завидую, – покачал головой Костя и толкнул очередную, более двух с половиной метров в высоту, дверь.
В огромной, практически пустой комнате ремонт был уже завершен. Отец Василий прошел внутрь и замер в восхищении. Открывшийся за тремя огромными окнами вид был великолепен. Справа и слева лениво качались темно-зеленые верхушки старых кленов, а из среднего окна проглядывалась центральная аллея больничного парка, за ней – Волга. В сиреневой дымке вечера серебряная поверхность великой реки смотрелась как на полотне сюрреалиста.
– Невероятно! – восхитился отец Василий.
– Да, – скромно согласился Костя. – Я сам каждый вечер сюда прихожу, не могу удержаться! Представь себе, они эти окна в шестьдесят четвертом году кирпичом заложили!
– Зачем?
– Вот и я пытаюсь понять, зачем, но пока так и не понял.
Главврач достал из ящика стола небольшой графинчик, две маленьких рюмочки и пахнущий копченой рыбой сверток.