Он не спорил. Не та это публика, чтобы с ней спорить; у особистов всегда «рубль пишем, два в уме», хотя, конечно же, такая несправедливость огорчала.
Сергей Сергеевич не сказал многого. Но кое-что понять было можно. Отец Василий так и не дождался объяснения причин охоты на Козелкова. Тем более не были названы и авторы несостоявшегося покушения. Но уже то, что наблюдение за священником было установлено сразу после его визита к Парфену, делало тайну следствия секретом Полишинеля.
А в конце беседы Сергей Сергеевич положил перед священником тонкую коричневую папку.
– А теперь вам придется подписать некоторые бумаги, Михаил Иванович, – назвав священника мирским именем, строго сказал он.
– Что за бумаги? – удивился священник.
– Вы же не маленький, Михаил Иванович! – укоряюще покачал головой Сергей Сергеевич. – Вы обязаны, во-первых, не разглашать то, что узнали от нас.
«Интересно, – подумал отец Василий. – А чего такого я у вас узнал?»
– А во-вторых, вы обязуетесь немедленно ставить нас в известность обо всем, что вы можете узнать об интересующем нас деле.
Отец Василий открыл папку и внимательно вчитался в текст. По сути, это был договор о сотрудничестве с органами.
– И я обязан это подписать? – поинтересовался он.
– В данной ситуации это – ваш гражданский долг, – серьезно сказал эфэсбэшник.
– Не хотелось бы вас огорчать, Сергей Сергеевич, – покачал головой отец Василий. – Но я этого не подпишу.
– Как так? – удивился службист. – Я бы еще понял, если бы услышал это от какого-нибудь штатского, но вы?! Вы же работали в органах!
Священнику еще долго пришлось объяснять, что он окончательно вычеркнул из своей жизни все, что потеряло всякий смысл после духовного перерождения, но Сергея Сергеевича так и не убедил. Для этого помешанного на своей работе человека просто не существовало такого понятия, как служение Господу. Он знал только одну службу – свою. И лишь потратив на убеждения еще порядка двух часов, Сергей Сергеевич отступился.
– Жаль, что вы проявляете столь очевидную гражданскую близорукость, Михаил Иванович, – сурово сказал он на прощание. – Мы еще обратимся к вам.
«Спасибо, я как-нибудь обойдусь», – подумал священник.
* * *
Тем же вечером, просто чтобы немного разгрузиться от переживаний прошедшего дня, отец Василий пришел в больницу к Косте. Главврач встретил его воодушевленно.
– Ты не представляешь, Миша, как я тебе рад! – твердил он. – Ты просто не представляешь! У меня ведь к тебе серьезнейшее дело.
– Да ну?! – устало усмехнулся поп. – С кем на этот раз надо воевать? Или в больнице просто еще остались запасы неуничтоженного спирта?
Они переглянулись и захохотали.
Всю дорогу до третьего корпуса отец Василий почему-то отчаянно переживал. Он давно уже не чувствовал ни к кому такого чувства родства. Олюшка, разумеется, особый разговор; Олюшка – единственная, но вот товарища у него не было давно. И он жутко боялся, что ошибся и что когда-нибудь, а может, и прямо сейчас, окажется, что Костя совсем не тот, кем казался ему все это время. Слишком опасные кульбиты совершала в последнее время его судьба.
«Брось, друг! – уговаривал он себя. – Все будет нормалек! Вот увидишь!»
Они поднялись по заваленной строительным мусором лестнице и вскоре стояли у трех роскошных окон с видом на Волгу.
– У меня к тебе вот что, – начал главврач. – Я подумал об этих пацанах… наркоманах. Им нужна спортивная секция.
– Верно, Костя! Правильно мыслишь! – разулыбался священник.
– И лучше, если это будет что-то вроде секции по самбо, – продолжил главврач.
– Разумно, – согласился отец Василий.
– Именно тебе я ее и предложил бы возглавить!
– Я не могу, – растерялся отец Василий.
– А почему это ты не сможешь? – удивился главврач. – Ты, я помню, лет с десяти этим занимался.
– Я же священник, Костя, – напомнил отец Василий.
– Ну и что? – удивился Костя.
– Обет ненасилия…
– На острове ты об этом не шибко задумывался. Или там просто шкуру свою надо было спасать? – Костины глаза сузились от напряжения. – А для других ты, значит, нарушить обет не можешь?
– Знаешь, Костя, – сглотнул священник. – Нет ни одной минуты, чтобы я не сожалел о том, что применял насилие. Я помню каждый миг… Каждый! Подумай, каждый миг, когда не был праведен, и только один Господь знает, как я об этом сожалею денно и нощно.
Оба замолчали.
Главврач думал о том, что вот, казалось бы, он наконец нашел человека, способного научить пацанов быть настоящими мужиками, и надо же – именно этот человек дал обет непротивления злу насилием.
А священник с горечью осознавал, что Костя прав и он, еще недавно отчаянно, вплоть до применения физической силы, боровшийся за свою жизнь, теперь сдает позиции. Конечно, все было не так просто: одно дело – инстинктивно хвататься за любую «соломинку», и совсем другое – целенаправленно учить малышей отвечать ударом на удар.
– А если разрешения в патриархии испросить? – осторожно поинтересовался главврач. – Знаешь, я и сам бы за это дело взялся, но ты же знаешь, я ничем, кроме плавания, не увлекался.
И тут отца Василия озарило.
– Я знаю, к кому обратиться!
Этого мужичка он приметил, еще когда бросил службу и метался в поисках нового смысла существования. Пьющий, но еще сохранивший в себе достаточно самоуважения, Иван Мефодьевич работал бригадиром грузчиков на товарном дворе. Было время, они сдавали смены друг другу. И то, что Иван Мефодьевич – мастер спорта по самбо, отец Василий, а тогда еще просто Мишаня, узнал случайно, на совместном перекуре. Но, что удивительно, совсем недавно священник встретил своего старого знакомого на улице и поразился тому, как мало изменился этот невысокий, крепкий, с медвежьей хваткой мужичок. Судьба словно специально хранила его для чего-то большего, чем работа по двенадцать часов на разгрузке железнодорожных контейнеров.
– Я знаю человека! – еще раз повторил отец Василий.
* * *
Он пришел домой, с невероятным аппетитом поужинал и весь вечер шутил с Верой и любовно поглядывал на Олюшку. Сегодня после разговора с Костей что-то внутри него как прорвало, будто наконец-то вскрылся давно зревший нарыв. Отцу Василию трудно было сравнить с чем-нибудь это состояние, но он как будто полегчал килограммов на пятьдесят. Это было понятно. Впервые за несколько последних суток он принял по-настоящему верное решение, потому что впервые за последние несколько суток он оторвался от проблемы спасения собственной шкуры и продолжил свою основную жизненную задачу – спасение других. Он словно вернулся домой.