– Я бы предпочел сначала исповедоваться, отец Никодим, – сказал он.
– Я не могу ждать, пока вы найдете время съездить к отцу Григорию, – занервничал Никодим. Мысль о том, что ему доведется задержаться в Усть-Кудеяре даже на сутки, была для ревизора невыносимой.
– Я буду исповедывать свои грехи вам.
– Мне?! – в глазах отца Никодима застыло недоумение. Такого уровня откровенности он от отца Василия не ожидал.
– Вы же знаете, это лучшее, что я могу сделать в подобной ситуации, – развел руками отец Василий. – Да не убоимся света…
В глазах престарелого ревизора заполыхал огонь любопытства. Он даже не пытался его скрыть.
– Ладно, раз такова ваша воля, я готов, – кивнул он.
* * *
Следующие два часа отец Василий рассказывал. Подробно, не упуская ни единой детали, ни одной своей, даже самой недостойной, мысли. Отец Никодим слушал затаив дыхание и даже, когда исповедь завершилась, некоторое время молчал. Но потом опомнился, торопливо отпустил ему все грехи и снова задумался.
– И что же вы теперь думаете делать? – серьезно, без малейшей тени недоверия или недружелюбия, спросил он.
– То же, что и делал, – нести Слово Божье. Разве может быть задача достойнее этой?
– Ох, сын мой, помоги тебе Господь! – искренне пожелал ревизор и вдруг испугался. – А что же мне сказать в патриархии?!
– Скажите правду, – предложил отец Василий. – Обстановка сложная, паства самая разная, контингент специфический, часто полууголовный, со всеми вытекающими последствиями. И потом, вы ведь исповедали меня, так?
– Верно.
– И у вас нет оснований сомневаться в моей искренности? Ведь правда?
– Теперь – ни малейших! Истинно так!
– Я думаю, этого для патриархии будет достаточно. Они ведь знали, куда меня направляли.
Отец Никодим разулыбался. Все стало просто и логично. В конце концов, мало ли какие проблемы возникают у священников, главное, чтобы покаяться могли. А здесь раскаяние было налицо. Что и требовалось доказать!
– Я думаю, вы совершенно правы! – с облегчением выдохнул ревизор. – Правда – единственное средство.
С этой минуты они оба знали, что писать в патриархию подробный письменный отчет по поводу последних событий в общем необязательно. И слава Богу!
А к ночи отец Василий лично отвез ревизора на своих «Жигулях» в областной центр, купил билет до Москвы и даже посадил на поезд. Проверка завершилась, и ее результаты были для него вполне благоприятными.
* * *
Отец Василий приехал домой за полночь. Поставил машину во дворе возле цистерны и медленно поднялся по лестнице к резной дубовой двери. Вставил ключ в скважину, открыл дверь, прошел в кухню, включил свет. В доме было тихо и невероятно пусто. В какой-то миг ему даже почудилось, что он вообще один на всем белом свете.
– Ну вот, – тихо произнес он, прислушиваясь, как отозвались эхом в пустом доме его слова, – и что мне без Олюшки делать?
Впервые он понял, как пуста была бы его жизнь без нее. Даже служение Господу не смогло бы заполнить эту образовавшуюся внутри пустоту целиком. Он медленно прошелся по темным пустым комнатам, заглянул в будущую детскую, потрогал ладонью гладкие перила ведущей на второй этаж лестницы, прислонился щекой к холодному испанскому кафелю душевой. В этом доме ничто не имело смысла без нее.
Отец Василий вернулся на кухню, бездумно открыл холодильник и нагнулся, чтобы достать с самого низа банку с квашеной капусткой. И в этот самый миг оконное стекло сзади него лопнуло, а прямо над головой громко щелкнула дверца навесного шкафа. Священник недоуменно глянул вверх. На полированной поверхности шкафа зияло выщербленным лаком маленькое округлое отверстие.
«Блин! Это же пуля!» – охнул он и рухнул лицом в пол. В ушах еще гудело от звона выбитого стекла, но ум был ясен и бодр. «Надо переползать!» – сообразил он и пополз в коридор.
Это явно была работа Парфена, никто другой не стал бы с такой настойчивостью сводить счеты с отцом Василием, да он и не переходил дорогу больше никому. Священник выполз к лестнице и, убедившись, что его нельзя увидеть ни из какого окна, на ощупь взбежал на второй этаж. Пригнулся, подобрался к зашторенному полукруглому окну и осторожно посмотрел в щель между занавесками.
Перед ним расстилался знакомый район, кое-где освещенный фонарями и редкими желтыми окнами немногочисленных соседей. Он попытался сообразить, откуда могли стрелять, и понял, что, скорее всего, из чердачного окна строящегося дома напротив. В кромешной ночной тьме ни самого дома, ни тем более его чердачного окна видно не было, только едва заметный контур крыши. Но отец Василий хорошо знал округу, это было совсем недалеко, метрах в двухстах – промахнуться почти невозможно. И, если бы он не нагнулся за капустой…
«Да, Парфен, за тобой не заржавеет, – признал отец Василий. – И что мне теперь делать?» – задал он себе вопрос, но тут же осознал, что давно уже знает ответ. Главное – не паниковать и не впадать в оцепенение! Иначе долго не протянуть, его просто убьют. Думая об этом, он не испытывал ни страха, ни сожалений. Усталость от пережитого была столь велика, что на полноценные эмоции порой просто не оставалось никаких сил.
Он попытался проанализировать свое положение, но никогда раньше он в такую ситуацию не попадал, сравнивать не с чем. Одно было точно – ни теперешний отец Василий, ни прежний Михаил Шатунов не знал другого способа решить проблему, кроме как начать ее решать. Тем более что теперь здесь не проглядывалось ничьих интересов – ни денежных, ни структурных; одна голая месть, одно ущемленное самолюбие преступного элемента. А значит, договориться нельзя, можно только противостоять.
«Или объяснить», – подумал вдруг отец Василий. В конце концов, если у него действительно есть самолюбие, гордыня, он должен найти в себе силы признать, что никто не виноват в том, что произошло. Никто, кроме него самого… Мысль была интересная, но надежды на разум господина Парфенова у священника было немного. «В любом случае его надо найти, – решил отец Василий. – Тем более после того, что произошло!» Он еще раз выглянул в щель между занавесками, но, понятное дело, никого подозрительного не заметил, да и заметить не мог. Вокруг расстилалась тьма египетская.
Отец Василий тихо спустился по лестнице на первый этаж, закрыл входную дверь на ключ и так же тихо пробрался в детскую. Это была самая удобная комната, тем более что Вера уже съехала и жила прямо в киоске при шашлычной.
При мысли о Вере священник улыбнулся. Эта молодая женщина радовала его все больше. Она на удивление быстро переквалифицировалась из проститутки в торговку, порой скандальную, но чаще профессионально-улыбчивую.
Анзор положил ей процент с выручки, и Вера, скрупулезно просчитав динамику доходов, сменила график и спала не более пяти часов в сутки, с двух ночи до семи утра. Более того, она весьма детально проанализировала сбыт товара и добилась от Анзора резкого изменения ассортимента. Что вообще не укладывалось ни в какие рамки, самолюбивый и порой вздорный Анзор прислушался к своей новой продавщице. Может, потому, что, как говорят, «положил на Веру глаз», но, скорее, его убедили результаты. Как хвасталась Вера, с ее приходом выручка увеличивалась чуть ли не на треть. Понятное дело, бесконечно это «экономическое чудо» в шашлычной продолжаться не могло, но пока доходы росли.