Я хотел делать экстремальные, бьющие наотмашь истории. Соответственно, они требовали экстремального материала. В его поисках я для начала устроился строительным рабочим – отбойным молотком долбил землю в тридцатиградусный мороз. После часа работы лицо, шея и руки по локоть покрывались слоем машинного масла. Подлинного экстрима я тут не обрел. Вообще, я легко переношу тяжелый физический труд. Приучен сызмальства. В обеденные перерывы писалась повесть, где действовал герой, плотник-бетонщик Колюха, и героиня, председатель профкома, по прозвищу Доска Почета. Одновременно шла подготовка к поступлению на факультет журналистики Московского университета. Сочинялись бойкие репортажи для многотиражки строительного треста, боевого листка формата А2 с многосмысленным названием «Огни новостроек».
Однажды фотограф принес в редакцию портрет, сделанный им в каком-то котловане: красивейший черноволосый мужчина, рабочий, с ясным, открытым лицом, высоким лбом, белозубо улыбающийся, в романтически расстегнутой новенькой брезентовой робе, в ловко сидящей каске. Фото украсило бы любую выставку или обложку столичного журнала.
Возникла идея дать портрет на первую полосу, рядом поставить маленький очерк. Я тут же позвонил в отдел кадров конторы, где числился герой портрета, и сваял тридцать строк.
– Не пойдет,– сказал главный редактор, созвонившись с цензором. – Этот красавец – ранее судимый.
Школу я покинул невинным, как гладиолус, и поступил в университет с первого захода, выдержав конкурс в семнадцать человек на место. Перспективы виделись блестящими. Впереди простиралась широкая и светлая дорога, по которой я должен был пройти весело и привольно. Учеба, затем тяжелая, но интересная работа в редакции. Личный рост и так далее. Тюрьма сюда не вписывалась.
Но разве возможно понять людей и процессы в обществе, не побывав на самом его дне?
Мои мысли постепенно оформились в нечто вроде плана. Я предполагал нырнуть в зарешеченное заведение ненадолго – например, на полгода, – чтобы ознакомиться и понять и саму тюрьму, и преступную идею. А потом – мрачно ходить среди людей, излучая загадочную силу и тайну! Хорошо, что до этого не дошло.
Вскоре Родина дала понять, что мне пора надеть сапоги и погоны. Пришлось выполнить воинский долг полностью. Уплатить полновесные два года. Армия Совдепии являла собой обыкновенный колхоз. Я опять не собрал никакого острого материала для книг. В год моего дембеля, восемьдесят девятый, сразу два или три молодых писателя попытались прогреметь со своими воинскими мемуарами. Там с большим чувством толкалась тема унижения одних вооруженных, одинаково одетых мальчишек другими мальчишками. Я же чувствовал, что делать такую прозу – это ошибка. Насилие – в его казарменном виде – совершенно неинтересно человечеству. В конце концов на солдатской службе я участвовал в драках и получал по физиономии никак не чаще, чем до службы. Дело молодое.
Время показало, что я прав. Не прошло и года, как в Совдепию пришло видео, а с ним обширная мировая кинокультура. Публика посмотрела «Фулл металл джэкет» Кубрика и утратила интерес к неглубоким военным опусам начинающих столичных авторов.
Вместе с видеокультурой утвердилась и мировая преступная идея, представленная фильмами – шедеврами крупнейших мастеров. Суть этой идеи проста. Человек остается хорошим и добрым только тогда, когда он выспался, согрелся и покушал. Попытайтесь отнять у него жизнь, еду, комфорт, самку – и увидите, как он превратится в лязгающее клыками животное, не обращающее на закон никакого внимания. То есть каждый из нас, внешне добрых и честных, станет преступником, будь на то обстоятельства.
Без сомнения, преступная идея важна. Она всегда выживала и выживет. У нее есть свои апостолы, мученики и евангелисты. Эта идея не дает обществу забыть, что оно, общество, состоит не только из хороших людей, но и из плохих, слабых, отягощенных пороками. Всякий знает, что справа и слева от Иисуса Христа распяли двух уголовников. Преступная идея – это вопль истинно несчастных: всех, кто лишен совести и сострадания, всех безвольных и слабохарактерных, всех психопатов, убийц, маньяков, насильников, душегубов, аферистов, бандитов, психически больных, неверящих, бесталанных и бездарных. Не забудьте, что гомо сапиенс несовершенен! – кричит эта идея любому, кто возомнит себя гением, а человечество – полем для произрастания себе подобных.
В Совдепии преступная идея замалчивалась. Ни ее последователи, ни ее критики не имели голоса. Поэтому тюрьмы моей Родины еще много десятилетий будут переполнены.
Выйдя из ворот с красными звездами, я увидел поразительнейшее в своей нагой красоте зрелище: карамельная поляна моего детства выгорела дотла. Страна лютиков и полушалочков, прикольная Совдепия – издохла. Сквозь ее разлагающийся трупик мощно проросло новое государство: жестокое, циничное, но наполненное до краев юмором и энергией жизни. В точности такое, как мои ненаписанные романы.
Однако теперь с литературой я решил повременить. Сначала я задумал сколотить миллион. Все мои сверстники занимались сколачиванием миллиона. У некоторых это получалось.
Есть поговорка американских финансистов: «Прежде чем купить акции, купи дом!». То есть сначала подумай о себе, а потом о своем авантюризме. Сначала подстрахуйся, а потом рискуй. Я сочинил для себя похожий слоган: «Прежде чем писать книжки, сделай деньги!». Обеспечь себя и свою семью, а потом сочиняй, сколько угодно...
Делание денег – крайне рискованное дело, и я вновь вспомнил о тюрьме. И не один раз, и не два. В начале девяностых обстановка в столице моей Родины была здорово приближена к боевой.
Так прошло пять долгих лет. Всякий раз, когда в моих делах наступал застой и я оказывался без работы, без дела, но при свободном времени, – я немедленно садился за стол и начинал писать. Об этой ситуации писатель Тургенев сказал так: «Во дни сомнений и тягостных раздумий ты один мне надежда и опора, о великий и могучий русский язык!» Впрочем, Тургенев был дворянин и никогда не маялся вопросом, где взять денег на покушать. Работа или дело для меня находились быстро, и я не закончил ни одной своей вещи.
Я никогда не дрожал над рукописями, не складывал в заветную папочку. В двадцать два или двадцать три года делать прозу нельзя – можно только упражняться. Впоследствии рассказы и повести гибли при квартирных переездах, я их пережил около десятка.
В конце концов нашлось такое дело, которому я посвятил себя целиком, и оно принесло мне золото, господа. Сам по себе процесс обогащения показался мне настолько интересным, что литературу я задвинул. Успеется! В руки идут и деньги, и богатейший материал для романов и сценариев! Бизнес! Вот где страсти и драматические коллизии! Вот где персонажи и характеры! Москва девяностых явно будет покруче Чикаго тридцатых, там убивали всего лишь за самогон, а здесь дрались и дерутся за нефть, газ и недвижимость...
Ночами вокруг меня кружили великие тени Бальзака и Драйзера. Как и они, я жил среди банкиров, промышленников и ростовщиков, среди звона монет и шелеста купюр, в мире, где старая мораль втаптывалась в грязь, а взамен торжествовала новая: простая, понятная и жестокая.