Я чувствовал досаду. Маклер нами пренебрег. Это значило, что сорокалетний дядя с птичьими движениями головы не проникся брутальными элементами моего гардероба: клубным пиджаком, и поясным ремнем с металлическими блямбами по всему периметру, и остроносыми, убийственного малинового цвета, ковбойскими сапогами. Барабаня пальцами по облезлому рулевому колесу, я озабочено признался самому себе, что моя дорогостоящая боевая раскраска, еще год назад убеждавшая всякого гражданина в моей абсолютной крутизне, теперь работает плохо. Любой мало-мальски обеспеченный предприниматель, хотя бы и маклер рынка недвижимости, легко умеет опознать во мне практически нищего молодого человека.
Михаил, мой надежный партнер и без пяти минут босс, маялся, как я предполагал, схожими вопросами. В свои двадцать восемь он смотрелся чрезвычайно солидно. Весил едва не сто кило. Разговаривал басом. Повязав элементарный галстук отечественного производства, он уже выглядел большим человеком: как минимум бывшим секретарем областного комитета ВЛКСМ. Если же галстук был из Италии, а пиджак из твида, перед Михаилом прогибался весь мир. Еще не будучи боссом, Михаил уже выглядел как босс. Глядя на него, я постигал удивительную правду отечественной коммерции, да и всякой коммерции вообще: если ты хочешь заделаться хозяином, то первое, с чего тебе следует начинать, – это одеться как хозяин, и так же разговаривать.
Тем не менее впечатляющий твид на плечах Михаила никак не поразил маклера. И маклер не явился на переговоры. Понял, что с Михаила и его приятеля Андрея он не получит приличных комиссионных.
Кстати, Михаил и Андрей и не собирались платить приличных комиссионных. Они предполагали опрокинуть маклера. Сразу. Не дать ему вообще ничего. Это просто: нам было достаточно лишь сделать вид, что предлагаемая комната не понравилась, вежливо расстаться с посредником, уехать, но через час – вернуться и заключить договор напрямую с владельцами здания.
Маклер не ошибся. Чутье не подвело его. А Михаил и Андрей теперь проводили время в ожидании, сокрушенно молчали и злились.
– Поехали,– в конце концов произнес Михаил. – Тут ловить нечего.
– Согласен,– ответил я, включил зажигание и принялся выворачивать руль.
Мы, возможно, выругались бы площадными словами, вымещая злобу акустическим способом,– однако вокруг, вторгаясь поверх полуоткрытых оконных стекол, утверждал себя роскошный городской месяц май, и его теплые воздухи овевали нас и справа, и слева, лаская щеки, умиротворяя сердца, сообщая благостность душам, снабжая их верой в добро, в любовь, в человечество, пусть оно и состоит частично из недобросовестных посредников рынка недвижимости...
Неожиданно огромный немецкий седан подрезал мое угловатое авто и остановился, грузно осев, в двух метрах впереди. Сверкающее тело городской торпеды покачнулось, распахнулись массивные двери, и на асфальт шагнули двое – в молодых летах и дорогостоящих кафтанах.
Один, огромный, как рефрижератор, выступил из машины с усилием. Он тяжело, в несколько приемов, распрямился, и стало видно, что ширина его тела немногим уступает его же высоте, шея почти отсутствует, а повыше имеется круглая, наголо бритая голова, украшенная с фронта маленьким лицом Квазимодо.
Второй экземпляр предстал как модернизированная, более приспосабливающаяся к обстановке и более быстрая версия первого. Его крепкая фигура, приятные золотые браслеты, спортивные брюки с лампасами, а также плавная походка – не лишенная между тем пружинистости – впечатляли. Но наибольший эффект производила сигара: толстая, светло-коричневая, испускающая обильный дым. В самый момент исхода из кожаных глубин салона спортивный юноша как раз пыхнул ею, и с конца колоссального табачного цилиндра на асфальт обрушилась изрядная доза пепла. Носы у обоих были сплющены, ушные хрящи переломаны.
Молодые львы приехали по своей надобности. Ко мне и Михаилу никакого отношения не имели. Они совершили опасный дорожный маневр из обычного хамства.
Безусловно, яркие существа не являлись глупцами, они явно понимали, что нарушили не только и не столько правила дорожного движения, сколько неписаный водительский этикет: не будь наглым! Не лезь поперек всех! Поэтому любитель сигар взглянул в нашу сторону и даже слегка дернул шеей, вопросительно: нет ли, мол, претензии? И опять выпустил облако дыма. Его машина стоила в десять раз дороже моей, и он смотрел так, как и положено смотреть молодому льву: с превосходством.
Я в ответ пошевелил головой, шеей и предплечьями, в целом – враждебно. Смысл пантомимы проявился четко: более серьезные ребята помешали гораздо менее серьезным ребятам.
«Квазимодо» и его друг направились к табачному ларьку.
Крайняя унизительность момента прочувствовалась мною и Михаилом очень остро: вокруг нас торжествовала сладкая, как карамель, столичная весна, цокали каблуками девочки в мини, пахло молодой листвой, душа рвалась в синие небеса,– а посреди этого жизненного буйства два кретина с наглыми мордами провоцировали нас на конфликт.
– Давай пробьем им головы,– вдруг решительно предложил Михаил. Его прочная западнославянская шея покраснела. И он даже протянул руку, чтобы открыть дверь.
Я задумался. Мой друг имел разряд по боксу в тяжелом весе. Без сомнения, он легко уложит «Квазимодо» несколькими боковыми в челюсть. А я тем временем померяюсь силами со вторым. Тот выше меня, и штаны у него удобные – но явно наркоман. Руки болтаются, как плети. Дерганые движения. Потому и курит сигару: ему требуется много большая доза яда, нежели рядовому пользователю никотина. Возможно, нас ожидает успех. Но вдруг у них – оружие?
– Это бандиты,– сказал я и тронул с места. Отъезжать из района несостоявшейся драки следует медленно, не теряя достоинства. Полезно даже в последний момент слегка притормозить и обернуться, как бы находясь в сомнении: а может быть, все-таки не стоит прощать обиду? Может быть, вступить в бой? Пусть потенциальный противник понервничает лишние секунды – это и будет если не моральная победа, то как минимум моральная ничья.
– Бандиты? – с вызовом переспросил Михаил. – Ну и что?
– Бандиты есть бандиты,– философски ответил я. – Преступники. Зачем с ними связываться?
– Нет,– возразил Михаил, выпятив квадратный подбородок. – Не так. Брить голову и кататься по городу в краденом «мерседесе» – это не преступление. Это глупость. Тоже мне, преступники! Да я завтра же возьму себе такой «мерседес»! Соберу все свои деньги, немного подзайму – и куплю, легко! И цепи золотые, типа, повешу!
И голову побрею. И стану трясти мелких уличных торгашей. Какая в этом доблесть?
– Ты видел его сигару? – спросил я, включая третью передачу.
– А ты видел его штаны? – Михаил заерзал на сиденье. – Дешевый кретин, ведущий дешевый образ жизни! В дорогом автомобиле катается дешевый человек! Когда я таких вижу, меня тошнит!
Мой друг яростно крутанул дверную ручку и грубо плюнул в раскрытое окно.
– Разборки,– выговорил он с отвращением. – Распальцовки. Наезды. Предъявы. И все время они делают такой вид, как будто знают что-то такое, чего я не знаю! Правду сказал Кончаловский: нет хуже зверя, чем человек!