– Жуть! А еще один мой клиент... Я вдруг протрезвел и обнаружил, что вместо того, чтобы мирно спать в супружеской постели, катаю по ночному городу уличную женщину, и презрение к самому себе пронзило душу, словно страшный меч.
– А про меня,– перебил я,– ты тоже будешь другим дуракам рассказывать что-нибудь смешное?
– Нет,– обиделась девчонка. – Я же не всем рассказываю... Если человек приличный, я с ним тоже прилично... А если какой-нибудь бандит попадается, то с ним особо и не поговоришь...
– Много попадается?
– Кого? Бандитов?
– Да.
– Много,– вздохнула девчонка. – Очень. Просто жуть, как много. Они же сюда, в столицу, со всей страны сползаются... – Она стиснула тонкие руки. – Животные... Ненавижу...
– Вот и мой босс так же говорит. Он презирает эту публику.
– А ты?
– А я – нормально. По мне, лучше быть бандитом, злым, но действующим, чем превращаться в жирного обывателя и гнить перед телевизором с бутылкой пива...
– Ты ошибаешься,– сказала девчонка. – Не лучше.
– Это лично мое мнение. Может быть, когда-нибудь я его изменю...
– А еще, ты зря сравнил моих клиентов и твоих. Ты на асфальте не работаешь. Ты в банке сидишь, в мягком кресле. Глупо сравнивать.
– Не завидуй,– поучительно сказал я. – Это только снаружи все красиво. Банк, машина за двадцать тысяч, часы за три, костюм за две... А внутри все то же самое. И гопников в моем бизнесе тоже хватает. Ты, извини за прямоту, продаешь одно место на своем теле, а я продал сразу и тело, и душу, и все остальное. Один раз продался – но в комплекте. В одном флаконе...
– Все равно, богатым быть здорово.
– Ага. Первые два месяца. Потом привыкаешь. И тупо тянешь лямку.
– Тогда почему ты не бросишь свою работу, не займешься чем-нибудь более приятным?
– Бросить? – изумился я. – Это невозможно. Это – как тюрьма... Где тебя высадить?
– А у тебя есть еще пятнадцать минут?
– Да.
– Тогда отвези меня на то же место, откуда меня взял, хорошо?
– Там везде посты стоят, а я пьяный.
– Дашь денег...
Я полностью потерял интерес и к беседе, и к собеседнице.
– Уже дал. Больше не хочу. Хватит. И так сегодня крупно потратился. Я им каждый божий день даю денег. И этому конца не видать. Я же говорю, как в тюрьме...
Сильно потерев ладонями отекшую морду, наш ловец мамонта полез в карман.
– Я лучше... это... сейчас тебе дам немного, вот столько...
Он потащил из пачки купюру, или три, верхняя надорвалась, девчонка посмотрела на нее с сожалением, а на него с жалостью. Охуятор бросил бумажки на голые колени своей спутницы.
– Заплати дураку с шашечками. Он тебя доставит куда надо.
– Ну, тогда пока! – очень мило произнесла Нина, она же Света. – Спасибо за приятный вечер!
Я кивнул, не глядя, в очередной раз прикурил и уехал – крутой, как пар из паровоза. Паровозы, как известно, давно устарели: они производят много шума, но мало тяги. Низкий коэффициент полезного действия. Одни понты, короче.
Через пять часов после этого разговора я оказался в настоящей тюрьме и понял, что зря уподобил золотую тюрьму и каменную. Парадокс вышел чересчур легковесным.
И я опять собирался дать денег. Чтобы они от меня отстали. Вернули из своей глупой тюрьмы в мою. Такую же.
1
На двадцать восьмой день я услышал новую, доселе незнакомую команду.
– Фамилия?
– Рубанов!
– По сезону! – донеслось из разверстой дверной пасти.
– Что?
– По сезону! Я вскочил с матраса и подбежал к «кормушке».
– Это как? Контролер снисходительно улыбнулся.
– На выезд,– терпеливо объяснил он. – Вас – вывезут. Возьмите одежду для улицы, понятно?
– Нет,– ответил я. – Куда вывезут? Зачем вывезут? Испуг вышел поистине заячий.
– Там скажут.
– Где?
– Там, куда вывезут. Собирайтесь. Десять минут!
Торопливо натягивая кроссовки, я испытывал недоумение, переродившееся в тревогу и далее – в страх. Какой «выезд»? Какой «сезон»? Куда? Зачем? Почему ничего не сказали по-человечески? Что с собой брать? Вернусь ли я в эту камеру, и вообще в эту тюрьму? А вдруг впереди – воля? А вдруг могущественный босс Михаил предпринял какие-то радикальные действия для того, чтобы решить мою участь? Проклятая неизвестность! Вот пытка из пыток! Не знать, что с тобой произойдет через час – это ли не подлинное мучение?
Уютный джентльменский клуб прекратил существование. Мирок, умозрительно собранный по кирпичику, разрушился. Лопнул. Со звоном посыпались жалкие осколки. Я должен повиноваться чьей-то грозной воле. Я – никто. Себе не принадлежу. Ничего не решаю. Моя жизнь находится в чужих руках.
Долго вели по полутемным лестницам и коридорам. Вдруг я оказался в той же части здания, с которой и началось мое знакомство с лефортовским казематом: в коротком коридорчике с десятком дверей. Две или три из них были приоткрыты. Некоторое время я просидел в том же боксе, где четыре недели назад тюремные клерки изучали мой задний проход. Затем меня снова вывели, только вместо щуплого вертухая перед собой я увидел двухметрового вояку в новом пятнистом хаки и черной маске. Огромные ладони лелеяли короткоствольный автомат. У бедра маячил пистолет в кобуре. Воин громко сопел носом.
Рядом с ним возник второй, легковооруженный; этот жестом фокусника извлек наручники, ловко пристегнул мою руку к своей и без лишних слов потащил вперед. Автоматчик, бряцая, затопал следом.
Открылась дверь. В лицо ударил солнечный свет. Шагнув, я обонял свежайший воздух и увидел в трех метрах от себя открытую дверь угловатого броневика. Ровно гудел работающий мотор. В нос ударил забытый запах выхлопных газов. Справа и слева стояли, прочно расставив ноги, еще два воина, вооруженные до зубов. Через прорези в масках на меня смотрели, не мигая, напряженные глаза. Большие пальцы лежали на рукоятках автоматных затворов. Стволы мне понравились – абсолютно новые, что называется, «в масле», АКСУ со складными прикладами. Если сегодня я буду застрелен, то из лучшего в мире оружия.
– Пошел!
Твердая ладонь сильно уперлась мне в затылок, и одновременно вторая, столь же крепкая, заломила предплечье, и я не вошел и не влез, но нырнул, устремляясь лбом, в полумрак автозека – первого в своей жизни.
Микроавтобус оказался столь же комфортабельным, как и сама тюрьма. Воздух кондиционировался. На стальном полу лежали опрятные резиновые коврики. Половину пространства занимали две стальные конуры – метр на полтора. Каждая закрывалась отдельной тяжелой дверью. Одетая по краям в черную толстую мягкую резину, эта дверь задвинулась за мной с глухим стуком. Я очутился в тишине и полумраке. Встать в конуре было нельзя, вытянуть ноги – тоже.