— Нет, Герман. Она не выглядела как человек, который работает… — Мама сменила позу. — Дети, скажите мне, старухе: что с вами происходит? У вас есть все, у вас полно денег — откуда такая дикая злоба?
— От них и злоба, — вздохнула Камилла, слушавшая весь рассказ с большим вниманием. — От денег.
Смотри-ка, бессребреница выискалась, подумал Знаев с большой злобой.
— Деньги — конечно… — ответила мадам Знаева. — Но они не причина. Люди образуют семьи именно для того, чтоб не ожесточиться. Не одичать. Чтоб оставаться людьми, а не суккубами и инкубами…
— Мама, — жалобно произнес Знаев, — чего ты добиваешься?
— Чтоб вы перестали заниматься ерундой! Вы прожили вместе восемь лет. Вы взрослые люди. У вас ребенок. Который, кстати, тоже не грудной. Он все видит и понимает. Вам надо сойтись, простить друг друга и жить вместе…
— Поддерживаю! — прогудел Жаров и поморщился: сдержал похмельную отрыжку.
Знаев хотел сказать, что они не ссорились, нечего прощать, но бывшая жена его опередила.
— Нет, — решительно заявила она. — Мне такая семья не нужна. Я так не хочу.
И эта туда же, подумал бывший муж. «Хочу», «не хочу» — грустно слышать.
— Мне одной лучше, — продолжала бывшая жена. — Мои нервы в порядке. Я крепко сплю. Меня все устраивает. Мой муж восемь лет был женат не на мне, а на своей работе. На своих планах, на своих проблемах, на своих целях, на своих идеях — на своей собственной, очень сложной жизни, в которой мне не было места. Пусть теперь платит мне деньги, содержание, — и живет, где хочет и как хочет…
— Извини, но так нельзя, — мягко нажала мама (Знаев тут же догадался, что теперь нажим будет только усиливаться). — «Платите мне деньги и отстаньте от меня» — это как-то уж слишком удобно.
— Не слишком, — ледяным тоном ответила Камилла.
Банкир отважился:
— Мама, ты не понимаешь! Наша Камилла всю жизнь думает только о том, чтоб ей было очень удобно. Чем удобнее, тем лучше. Она так с детства привыкла. Вот ее родной брат — он не даст соврать…
Жаров молча отвернулся. Табурет под ним отчаянно заскрипел.
— Наша Камилла, — продолжал Знаев, — не хочет знать про то, что семейная жизнь — тоже труд.
— Старая песня! — сварливо возразила бывшая жена. — Я восемь лет только и слышала от тебя — «труд», «труд»… Я, конечно, согласна трудиться…
Знаев не сдержался и крикнул:
— Чего ж не трудишься?
— Прекратите! — опять нажала мама. — Конечно, все хорошо в меру. И труд нужен, и отдых…
— Скажите это своему сыну! Мой брат тоже работает! Но меру соблюдает. И деньги добывает, и веселится. И семья его счастлива!
Ха-ха, подумал Знаев.
— Точняк, — кивнул Жаров. — Что есть, то есть. Можно, я закурю?
— Тогда я тоже, — вздохнула госпожа Знаева.
— С каких пор ты куришь? — спросил сын.
Мама не удостоила его ответом. Задымила чем-то слабеньким, с ментолом. Изучила глазами напряженную Камиллу, вежливо улыбнулась.
— Ты бы нам чаю, что ли, предложила.
— Сейчас, — тихо ответила бывшая супруга банкира, но с места не двинулась.
Мама улыбнулась еще раз.
— Муж должен работать, — сказала она. — А жена должна его поддерживать. Твой муж работает. Он делает то, что должен.
Камилла скривилась. На собеседницу она не смотрела.
— Он мне ничего не должен.
— Должен, — сказала мама. — Еще как должен. И ты ему — тоже должна. Жизнь, дорогая моя, — это обязательства. Прежде всего — обязательства. Потом — все остальное. Рожден — уже должен.
— Кому?
— Людям. Богу. Всему миру.
— И что же такого, — бывшая жена бесцеремонно ткнула в бывшего мужа длинным накладным ногтем, — он должен всему миру?
— Всего себя. Все свои умения и способности.
— А я? Я чего всем должна?
— Для начала ты должна хотя бы своему ребенку. В первую очередь — ребенку.
— У ребенка все есть.
— Нет, не все. У него нет отца. Ему нужен отец. Чтоб был рядом. Каждый день.
— Чепуха какая! У ребенка никогда не было отца! Когда мы жили вместе, Знаев уходил в шесть утра! И приходил в полночь! Он неделями видел сына только спящим!
За год спокойной одинокой жизни, когда вечера состоят в основном из медитаций и неторопливых прогулок по собственному лесу, банкир совершенно отвык от дамских воплей. Сейчас ему хотелось уйти.
— Не кричи! — басом приказал Жаров. — Зачем ты кричишь? Знайка правильно сказал. У тебя с детства — все удобства. С пеленок Мне доставались подзатыльники, а тебе — конфеты. Ты что, не понимаешь, что он для вас же старался!
— Я молодая женщина, — с глубокой тоской сказала Камилла. — Я хочу быть счастлива! В том числе и конфеты есть! Иногда! А мне тут предлагают, значит, все время только и делать, что думать о том, сколько я всем должна?
Госпожа Знаева подняла руку.
— Об этом не надо думать. Это нужно внутри иметь. Глубоко. И жить с этим. Кстати, мне был обещан чай.
— Я сделаю, — сказал Жаров и встал.
— Нет. Я бы хотела, чтоб сделала она.
Бывшая банкирша вскочила с пылающим лицом. Пока громко звенела посудой, Знаев припомнил рыжую, ее изумительную выдержку. Видит бог, не хотел сравнивать, нельзя это, не по-джентльменски — само собой вышло.
— Черный или зеленый? — тихо спросила Камилла.
— Черный, пожалуйста.
Чашка со стуком утвердилась на столе. Едва хозяйка села, как мама, не сводя с нее взгляда, вежливо добавила:
— Еще один кусочек сахара, будь так добра. И салфеточку.
Знаев наизусть изучил методы своей матери, и ему стало жаль сначала свою бывшую жену, потом — себя, присутствующего при изощренном издевательстве старухи над молодухой. Он шепотом помянул черта и выбежал в туалет. Заперся, наклонился, но ничего не получилось. Постоял. Подышал, опершись рукой о стену. Полегчало.
Он строил туалетную комнату в период начала своего увлечения всевозможными водными процедурами, тогда они еще не назывались СПА, — установил просторную ванну с гидромассажем, дорогую душевую кабину и правильный, мягкий свет. Предполагалось, что именно здесь глава семьи будет релаксировать после тяжелого рабочего дня. Теперь он тут, среди кафеля цвета «экру» и мраморных ваз для живых цветов, спасался от кошмара.
Хуже всего было понимать, что мама хочет не помирить поссорившихся детей, а надавить на сноху. Она считает ее виноватой. Для госпожи Знаевой всегда виновата женщина. Потому что именно женщина — сильный пол. Попробуйте родить — поймете. Мама, печально подумал банкир, человек другого времени, она полжизни простояла в километровых очередях за суповыми наборами и прочими с краев подгнившими эрзацами эпохи развитого социализма. Мама все понимает, но никогда не поймет одного: на современных избалованных женщин давить бессмысленно. Эти согласны стоять только в очереди на таможню, с безразмерными «Самсонайтами» и «Делсеями», перед вылетом в Милан или Париж.