Перед рассветом поднялся ветер, похолодало. Знаев принес одеяло, они завернулись в него, вдвоем, и уснули, согреваясь друг другом.

Понедельник

1. Понедельник, 04.30–10.00

С мокрыми после душа волосами, с тяжелыми от недосыпания веками он выехал из дома в пять тридцать утра. Гнал очень быстро. Наслаждался полупустой трассой. И еще — пониманием того, что он опять всех опередил.

Они спят, а я уже занят делом. Я бодрствую, а они не умеют и не хотят.

Если бы можно было совсем не спать.

В пятнадцать лет он решил урезать время сна с восьми до шести часов. Стал ложиться в час ночи, вставать в семь. Быстро привык. Пытался выиграть еще больше времени — не получилось. Пяти часов, например, совершенно не хватало. Если честно, шести тоже не хватало, поэтому один день — суббота — был назначен «отсыпным». По субботам гитарист запрещал родителям входить в комнату и раньше полудня из своей узкой твердой постели не вылезал.

Тогда же пробовал спать «через сутки». То есть днем — учеба в двух школах, мелкие текущие дела, ночью — чтение, сочинение музыки, английский язык, потом опять день, далее — ночь, восемь часов полноценного сна — и опять сорок часов действия. К сожалению, в таком режиме юный супермен продержался едва неделю. Кончилось тем, что стал засыпать везде: на уроках и переменах, в метро и лежа в ванне. Пошел к приятелю за кассетой «Дип Пепл», не застал, присел в подъезде на лестнице и отключился; какая-то женщина будила, трясла за плечо, грубо советовала идти домой, приняла за пьяного. Однако измученный мозг в итоге выдал верное решение: лучше спать чаще и меньше. Дважды в сутки по три часа. Осторожно попытался — получилось. Стал отдыхать с двух ночи до пяти утра и еще столько же — ранним вечером, после возвращения из музыкальной школы. Правда, после каждого периода сна приходилось тратить еще по тридцать минут для того, чтобы вернуть тяжелую, дурную голову в рабочее состояние. Ну и, разумеется, пожертвовать ощущением, известным по пионерскому детству под кодовым названием «бодрые-веселые».

Бодрые, веселые, к борьбе всегда готовые! Конечно, не к борьбе их готовили тогда, а к войне. Поменяли одно слово на другое, схожего значения, чтоб не слишком напрягать детские души.

В том особенном возрасте — пятнадцать лет — Знаев сделал самое важное свое открытие. Когда заимел привычку всегда носить с собой блокнот и отмечать время, потраченное с пользой. Например: сел в автобус (пять остановок до школы), раскрыл книгу — время пошло. Приехал, закрыл книгу, взглянул на циферблат, отметил полезный отрезок. Или: взялся за гитару — засек. Отложил инструмент, пошел на кухню пить чай — сделал запись. В конце дня — подвел итог. Простой хронометраж показал, что драгоценные минуты и целые часы исчезают в никуда. Тратятся на болтовню, на перемещение в пространстве, на стояние в очередях и бытовые хлопоты. Поняв и обдумав, гитарист пришел в ужас. Он уже умел спать по шесть часов и полагал, что остальные восемнадцать принадлежат ему по праву — ничего подобного; огромные массивы, вагоны бесценного времени улетали в пустоту. Оказалось, что средний человек эффективен не больше, чем паровая машина: он использует по назначению всего лишь пятнадцать процентов времени, подаренного ему природой. Остальные часы, дни, годы проходят зря. Отдельно взятый гомо сапиенс живет примерно семьдесят лет. Отбросим годы младенчества, детства и старости, получим сорок пять лет «взрослого» существования, из которых на действительно важные и нужные дела уходит меньше семи лет.

Только одна секунда из десяти — настоящая жизнь. Все прочее уходит на сон, еду, отправление естественных надобностей, шелестение газетами, перебранки с себе подобными и прочие действия сомнительного смысла.

Ему исполнилось пятнадцать, когда страна пережила трагический в своей нелепости год властвования Андропова. Бездарные попытки закручивания гаек, насаждение дисциплины, плакаты «Рабочее время — работе». В крупных магазинах проводились облавы. Ваши документики, товарищи. Почему не на рабочем месте?

До чего дошла держава, если ее граждан требовалось громогласно призывать к труду, уныло прикидывал смышленый гитарист. Бессмысленно призывать и агитировать. Слишком поздно. Люди развращены. Повсюду водка, безответственность, лень. Распад и вырождение.

В тот год он понял, что одинок. Никто вокруг него не желал расходовать силы. Труд считался скучной обязанностью. Пролетарии ухмылялись сквозь желтые зубы. Работу надо беречь. Работа наш друг, и мы ее не тронем. Чтобы люди трудились, на них следовало оказать нажим. Свободные от такого нажима, граждане немедленно принимали горизонтальное положение, включали телевизоры и погружались в полудрему. Газеты и журналы рекламировали созидательную деятельность — однако на улицах, стройплощадках, в заводских цехах за разговоры о радостном труде можно было получить по морде. Зато байки о пиве, бабах и футболе восторженно приветствовались. Пятнадцатилетний гитарист-хорошист уяснил, что должен больше помалкивать, скрывать свой образ жизни и маскироваться под обычного паренька. Чтоб не заклевали, не засмеяли. Чтобы не задавали каждый день бездонного в своей глупости вопроса:

— ТЕБЕ ЧТО, БОЛЬШЕ ВСЕХ НАДО?

Он был тогда тощий, на полголовы ниже большинства сверстников, но каждый день, вернувшись из школы, на балконе, тесно заставленном пустыми трехлитровыми банками из голубоватого стекла, наносил ровно триста ударов кулаками по самодельной груше, изготовленной из обрезков старого ковра, сто пятьдесят — с правой и столько же с левой, именно днем, пока нет соседей и некому пожаловаться на шум, — и уже спустя полгода в ответ на такой вопрос он спокойно, даже с вызовом, отвечал:

— Да. Мне больше всех надо.

Закаливание кулаков не способствовало увеличению беглости пальцев. Преподаватель музыкальной школы был недоволен. Призывал холить и беречь руки, мазать их на ночь кремом и ухаживать за ногтями. Упрямый гитарист не хотел ничего слышать. Он решил, что станет, значит, единственным в своем роде музыкантом с быстрыми пальцами и крепкими кулаками. Избиение груши занимало сорок минут в день, гитаре же посвящалось восемь часов. Ничего с ней не случится, с беглостью пальцев.

К десятому классу и школьные друзья, и дворовая шпана уяснили, что Знайке, в натуре, больше всех надо, он слегка больной на голову, его лучше не трогать. Вдобавок он уже умел зарабатывать. Два последних школьных лета провел у бабки в деревне, подряжался работать в поле, в итоге приобрел магнитофон «Весна», электрогитару с усилителем и десятками скупал у фарцы пластинки. Дружить со Знайкой стало интересно и престижно. Если бы он покупал у той же фарцы еще и джинсы или свитера типа «балахон» — все девчонки были бы его. Но девчонки только отвлекали. Две недели ходить за ручку, чтоб однажды добиться неловкого поцелуя? Нельзя представить более непродуктивного расхода времени. Быстрее и проще мастурбировать наедине с купленным у фарцы журналом. Две минуты — и все в норме. На эту тему гитарист не комплексовал. Соседские пацаны, те, что постарше, давно объяснили ему смысл старинной уголовной поговорки: «Кто не дрочит — тот мент».