– Понял, – сказал Мудвин и посмотрел на Милу; она смеялась. – Понял тебя, чувак! Вот теперь я тебя понял. Вот именно теперь я всё понял. И ты решил попробовать!?

Борис ударил ладонью по столу.

– Точно! И я решил попробовать! С тех пор и пробую. Проснусь утром – и давай пробовать. А она... Она не дается, понял? Она то живет со мной, то не живет. Она то принцем меня называет, то дураком. Чаще – дураком. Но я не в обиде, я ж не принц, а дурак, поэтому чего обижаться...

Мудвин сделался серьезен, опустил руку в щель меж диваном и стеной, вытащил новую бутылку. «Четвертая, – подумала Мила. – Все-таки они крепкие ребята».

– А моя бывшая, – сказал Мудвин, – называла меня «дурень». А до нее была еще одна... Тоже – почти четыре года вместе... Она называла меня «Ояма хуев».

– А кто такой Ояма? – спросила Мила, выдергивая из-под горлышка свою рюмку, наполовину полную.

Реакция у Мудвина, пусть и пьяного, была отменная, он не пролил ни капли, поставил бутылку, большим пальцем показал на портрет за своей спиной.

– Согласись, – сказал он, – если денег нет и муж по десять часов в день торчит в зале – это плохо, да. Но при чем тут Ояма? У меня было три гражданских жены и одна настоящая, и все называли меня каким-то обидными кликухами. Скажи мне, Люда, зачем ты называешь своего любимого человека дураком?

– О боже, – сказала Мила. – Он сам себя так называет.

– Это не то! – с чувством возразил Мудвин. – Если мужик сам себя дураком называет – это ничего не значит. Я сам себя как только не называю. И дураком, и дебилом, и неудачником. Но когда женщина, близкая, любимая... Это же совсем другое дело! Что значит «дурак»? Что значит «Ояма хуев»?

Мудвин опять обнял Бориса – тот был уже соловый, но еще сосредоточенный, – посмотрел на Милу и печально сообщил:

– У меня – второй дан. Я выучил сто шестьдесят детей, от первого кю до десятого. Мой ученик – чемпион России. Еще один – бронзовый призер. Про меня в журнале писали. Два раза. Меня по телевизору показывали. Меня уважает Танюшкин, меня уважает Фомин, меня уважает Крайниковский, меня уважает Иншаков – почему меня моя жена не уважала? Почему для всех я хороший человек, а для жены – дурак? Очень просто. Потому что мой... как это... профессиональный статус не соответствует... моим доходам. Потому что я мало зарабатываю и даже хату купить не могу. Потому что другие люди тренируют миллионеров, индивидуально, по сто пятьдесят евро за одно занятие, а я с детьми вожусь. Соберу в конце месяца деньги, заплачу за зал, заплачу за квартиру – и всё, нет денег. Как мастер я достиг такого уровня, что биться мне уже не надо. Я любую драку пресекаю за полчаса до того, как она начнется. Но чем дальше я захожу в своем деле, тем меньше думаю о деньгах. Я их не презираю, я их уважаю, но... Мне на них жалко времени. И себя жалко тоже... Своего личного ресурса жалко. Но ведь это не значит, что я дурак, правильно?

Он посмотрел на Милу и улыбнулся, очень трезво.

– Никогда, – сказал он ей, – не называй своего любимого человека плохими словами. Хвали его. И поддерживай. Ругай, критикуй, но не оскорбляй. Оскорбление выводит человека из естественного равновесия, пробивает дыру в энергетическом поле. Оскорбление, даже самое маленькое, небрежное – это удар ниже пояса.

– Хорошо, Олег, – тихо ответила Мила, – я запомню. Спасибо. Только куда деваться женщине, если она в беде? Мужчина – сильный, он может кулаком бить, а я чем бить буду?

– Не надо бить. Никого никогда бить не надо. Ни кулаком, ни словом.

– А если – гад? Упырь? Сволочь?

Мудвин вздохнул.

– Если гад и упырь – меня позовешь.

– Сначала меня, – басом сказал Борис. – Кстати, когда ты меня позовешь?

– Скоро, – сказала Мила. – А сейчас вставайте оба. Проводите меня до метро.

– Зачем метро? – спросил Борис. – Какое метро, ночь на дворе. Такси возьмем. За мой счет. Ты ведь позволишь мне заплатить за такси?

– Позволю.

Борис просиял: если женщина еще сурова к тебе, но уже берет деньги – значит, дело идет на лад.

Глава 11 Его логово

Двери в комнаты были закрыты, но прихожая и коридор впечатлили ее. Хозяин – в грубого полотна штанах и рубахе навыпуск, босой, чуть пахнущий вином, – исполнил непринужденный полупоклон. Мила огляделась.

– О боже. Как чисто. Или это вы специально порядок навели, к моему приезду?

Кирилл сдержанно улыбнулся.

– Даже не знаю, что вам ответить. Ну... предположим, что да. Специально.

Перетек ей за спину, подхватил с плеч куртку, изловчился большим пальцем дотронуться до шеи – она не поняла, приятен контакт или нет; скорее, дежурно приятен, а палец его был сухой и твердый. Отвела взгляд. Негромко предположила:

– Или всё проще: это не простая квартира. А специальная. Для свиданий. На самом деле у вас – жена и четверо детей, а здесь вы... ну, устроили себе...

– Ага, – сказал он. – Храм уединенного размышления. Не хватает только пруда и мостика.

– Про мостик не поняла.

– Ничего, это я так. Не могу привыкнуть, что нынешнее поколение не читает книг. Пойдемте на кухню. Я буду варить кофе, а вы – сядете в кресло, и мы поболтаем.

Кухня сверкала; Мила не отказалась бы иметь такую просторную, белоснежно-матовую кухню, собранную словно по рекомендациям последнего каталога «Сименса». Особенно хорош был двустворчатый холодильник: хром, никель и в полной с ними гармонии – темное дерево массивных кресел с вертикальными спинками. Смутил только расположенный в углу, на отдельном подносе, небольшой металлический ящичек, явно не относящийся к приготовлению обедов и ужинов.

– Знаете, Люда, – старомодно произнес хозяин дома, манипулируя баночками и пакетиками, – я переехал сюда недавно, и чем дальше – тем больше мне тут нравится. Квартира не моя; снимаю. В Москве за такую просят в пять раз больше. Тихий двор, первое время у меня с непривычки даже в ушах свистело...

Стерилизатор, вспомнила она. Этот ящик – медицинский стерилизатор. Инструменты кипятить. Шприцы.

– В соседнем доме, – продолжал Кирилл, – есть ресторан, домашняя кухня, цены копеечные. Груши на гриле – чистый мед, в Москве таких не делают. Десять минут пешком – бассейн. Вызвать на дом массажиста – пятьсот рублей, а в Москве – две тысячи. Рядом лес, озеро... – Он посмотрел в окно, поманил ее пальцем. – Идите сюда.

Она подошла, с неудовольствием понимая, что слишком послушно выполнила просьбу, пусть и совсем незначительную.

– Смотрите, – сказал Кирилл. – Люди идут на лыжах кататься. Сейчас будний день, их мало, а по выходным здесь – толпа. И старики, и молодежь. И никаких, заметьте, понтов, никаких шикарных комбинезонов. Свитерки, шапочки старенькие. То есть не за модой гонятся, а за здоровьем. Вроде бы Москва совсем рядом, а жизнь немосковская. Я бы сказал, антимосковская.