Вот почему, подумала Мила, люди теперь сидят по квартирам и дачам и плевать хотели на то, что происходит в «обществе». Вот почему умный Дима и его приятели ненавидят цинизм и равнодушие среднего класса. К черту средний класс и все прочие классы, каждый мужчина хочет быть для своей женщины прекрасным принцем, даже если не носит ничего, кроме тренировочных штанов с оттянутыми коленками, – а у принца должен быть замок с высокими прочными стенами, с дубовыми двустворчатыми воротами и разводным мостом на лязгающих цепях. Нет, люди не сами ушли в частную жизнь, не сами замкнулись в квартирах, не сами зарылись в землю на дачных участках – их вытеснили туда, выдавили людоеды и упыри, хищники Кириллы.

Кто-то отворил двери клеток, и звери вырвались на волю. Разгуливают по улицам, рычат, ищут мяса. А люди прячутся по домам.

Она открыла сумку, погладила маленький брелочек, но отодвинула в сторону, достала телефон. Номер Кирилла не заносила в память, помнила наизусть: мощные единицы, умные тройки, нехорошие шестерки и в конце – опасное, коварное двузначное «семьдесят два».

– Ух ты, – весело сказал он. – Не ожидал. Рад вас слышать, Люда.

– Взаимно, – ответила она. – Послушайте... Нам надо встретиться.

– Всегда рад. А зачем?

– Закончим наше дело.

– Наше дело? – переспросил он; ей показалось, что испуганно. – Не понял. А какое у нас с вами было дело, Люда?

– Насчет денег. Ну... За возврат вещей.

– Ах, да, да... Простите, я забыл.

– Мы опять на «вы»?

– Ох, – он засмеялся. – Извини. Конечно. Совсем я закрутился, старый дурак. И что насчет вещей?

– Ты говорил, что это было не бесплатно.

– Ну да. Не бесплатно.

– Я приготовила деньги.

Из трубки донесся вздох.

– Люда, мы же договаривались. Я ничего не возьму.

– Мы не договаривались, – возразила она, вложив в голос максимум жестяной официальности. – Давай встретимся. Я отдам долг, и закроем эту тему.

– Ну ты крутая, – веселым баритоном произнес Кирилл. – Давишь, как бульдозер. Между прочим, сегодня Восьмое марта. С чем тебя и поздравляю. Пусть твои сигареты всегда будут тонкие, а кошелек – толстый.

Она подавила усмешку, ответила:

– Я не курю.

– Согласись, Люда, в такой прекрасный день деньги должны поступать от мужчин к женщинам, а не наоборот.

– Послушай, Кирилл, я так не могу. Я не отстану, пока не отдам, сколько надо.

– А я, – он продолжал развлекаться, – специально буду тянуть и не брать, чтобы ты приставала. Мне нравится, когда ты ко мне пристаешь.

– О боже. Я серьезно.

– И я серьезно. Серьезней некуда. Но встретиться всегда готов. Только я сейчас в Москве не бываю. Приезжай ко мне, ага? Я буду рад. Честно. Могу прямо сейчас прислать машину.

– Прости, но мне... Может, все-таки где-нибудь на нейтральной территории?..

– Опа, – сказал он. – Ты боишься меня, что ли?

– О боже. Нет. С чего мне тебя бояться?

– Ты только что рычала, как тигрица. «Давай встретимся», «срочно», «закроем тему»... Я бы даже сказал, как юная пума! Когти выпустила, острые... А теперь боишься зайти в гости к старому приятелю.

– Ты не старый приятель.

– Послушай, девушка, мне сорок два года. По сравнению с тобой я старый. Приезжай. Я в меланхолии, сижу печальный и задумчивый, не хочу выходить из дома.

«Ну не гад ли? – подумала она. – Настоящий гад. Умеет тетке по ушам проехаться».

– Черт с тобой, – пробормотала. – Приеду. Завтра.

– Черт всегда со мной, – сказал Кирилл. – Спасибо тебе, Люда.

Она хотела нажать отбой, но не нажала, палец не дотянулся до кнопки, замер на полпути.

– Извини за любопытство, – постаралась, чтобы голос звучал нейтрально, вежливое любопытство, ничего особенного, – а по какому поводу у тебя меланхолия?

– Не знаю, – ответил он и тяжело вздохнул. – Надоели все. Никого видеть не хочу. И делать ничего не хочу. Жизнь – говно. Люди – уроды. Сплин, понимаешь? Как будто серая штора перед глазами опустилась.

– Весенняя депрессия, – подсказала Мила.

К ней вошла мама, открыла было рот, намереваясь задать какой-то вопрос, но дочь яростно замахала рукой, как махала, бывало, пятнадцать лет назад, в период многочасовых телефонных бесед с первыми воздыхателями; деликатная мама поспешно ретировалась. «Небось, решила, что я выясняю отношения с Борисом», – усмешливо подумала дочь и поймала себя на том, что мысль о Борисе промелькнула совершенно безболезненно. Неужели все-таки остываю, не люблю больше? Нет, не остываю, просто повзрослела; не переживай, Лю, ты умная и красивая, ты умеешь любить и сама любима. – Это у американцев – депрессия, – сказал Кирилл. – Для них это – болезнь, они ее лечат. А у русских это называется тоска. Полезное чувство. Очищает душу и всю природу человека. Приезжай. Не хочешь ко мне домой – пойдем в какое-нибудь место. В ресторан. Или в лес сходим, погуляем. Только там еще снег, сапоги надень, теплые...

Глава 16 Манда обетованная

Он осмотрел ее, одетую во все черное, досадливо покачал головой. – Мы вроде в лес собрались. Гостья улыбнулась. – И что? – В таких сапогах нельзя в лес. Только на подиум. – Успокойся, – развязно сказала девчонка, расстегивая пальто. – Не пойдем мы ни в какой лес. – А куда пойдем? – На кухню пойдем. – Тогда лучше в зал. На кухне анашой воняет. – Ты еще и наркоман?

– Конечно, – кротко согласился Кактус. – Я наркоман, алкоголик, маньяк и уголовник-рецидивист. Ничего не поделаешь. Кофе? Чай? Коньяк? Мартини?

– Мартини. И кофе.

Она села, сдвинув колени. В черном казалась еще изящнее и тоньше, но и старше. «Всё равно – девочка еще, – плотоядно подумал Кактус. – Не малолетка, не юная дура, а первоклассная породистая сучка, переживающая лучшие годы».

Положил перед ней свежий журнал, открытый на последних страницах, где с маленьких фотографий смотрели улыбающиеся лица фигурантов светской хроники. Ткнул мизинцем.

– Смотри. Это она.

Гостья сузила глаза и сделалась ошеломляюще красива.

– О боже. Это что, та самая? Твоя безумная пятнадцатилетняя любовь?

– Да. Я пойду наливать, а ты посмотри. Потом скажешь, как она тебе.

– Я и сейчас скажу, – пренебрежительно ответила Людмила. – Никак. Еще три года – и глаз вообще не будет, одни щеки. Девушка слишком хорошо кушает.

– Согласен, поправилась немного. Но всё равно хороша, скажи?

Когда он вернулся с подносом, журнал еще изучался. Досконально. «Пусть полистает, – подумал Кактус. – Это ее заведет».