Кто, что и как там украл – я не знаю. Не присутствовал, свечку не держал. Следствие выяснило, что перечисленные из казны миллиарды частично вернулись обратно в Москву, банковскими переводами в адрес неких коммерческих организаций. Город Грозный покупал продукты, стройматериалы и медикаменты. Что покупалось в действительности – хлеб, или йод, или боеприпасы, или дружба федеральных министров, – я не знаю. Наверное, всего понемногу. Казенных миллиардов было пятьдесят, по тогдашнему курсу – десять миллионов долларов. Коммерсанты перевели деньги дальше, третьим лицам, те – еще дальше, несколько миллиардов попало ко мне, я их обналичил и отдал заказчикам, – а вскоре оказался в «Лефортово» рядом с мэром города Грозного.
Далее мы проматываем еще три года. Я сижу, мэрвундеркинд сидит, его младший брат в федеральном розыске, – а на самом деле тоже сидит, дома, в родовом се6 ле Гехи Урус-Мартановского района, за трехметровым
забором, посреди двора, с автоматом на коленях; ночью сидит сам, а днем сидит его жена, пока за забором бродят бойцы вооруженных сил независимой Ичкерии, покуривая дикорастущую коноплю и раздумывая, как бы сжечь и разграбить хозяйство младшего брата бывшего мэра. Независимая Ичкерия превращается в международный притон, не имеющий аналогов, в каждом ауле своя власть, со своими знаменами и погонами; грабят, насилуют, женятся на двенадцатилетних девочках; работы нет, пенсии не платят, учителя и врачи бегут, молодежь бежит, бывшие федеральные менты и чиновники объявлены «пособниками оккупантов», многие убиты и пропали без вести, остальные уехали в Россию либо в соседние Ингушетию и Дагестан.
Три года идет следствие и суд. На суде дальновидный мэр не делает заявлений и разоблачений, спокойно получает пять лет и отбывает на этап. Меня признают невиновным в краже денег из казны, но, поскольку я отсидел уже три года (за что тогда сидел, если невиновен?), мне небрежно вешают срок за неуплату налогов, после чего без церемоний выгоняют на свободу.
Еще через несколько месяцев независимая Ичкерия окончательно всем надоела, и Москва решает послать войска для наведения порядка. Армия рапортует, что готова выполнить приказ, но есть проблема: армии нужна поддержка местного населения. И тогда вспоминают про кадровых чеченских милиционеров, когда-то преданных своим работодателем-государством и брошенных на произвол судьбы. Чеченских ментов срочно ищут и находят в провинциальных РОВД, в Ростове и Архангельске, в ингушских городках беженцев. Чеченские менты готовы вернуться с оружием в руках и поквитаться с теми, кто считал их «пособниками оккупантов» и не платил пенсий их родителям. Но чеченские менты говорят, что им требуется лидер, и называют фамилию бывшего мэра Грозного.
Еще летом 99-го он был осужденный преступник, а в конце осени – уже национальный герой новой Чечни, лидер ополчения, он жмет руки первым лицам государства и претендует на пост президента республики.
Война начинается в конце 1999-го, я смотрю ее по телевизору, каждый репортаж заканчивается победными реляциями и показом официального – в пиджаке, белой рубахе и галстуке, с державной обаятельной улыбкой – портрета моего товарища и соседа по скамье подсудимых, мы бок о бок просидели на этой скамье целый год, перешучиваясь и перемигиваясь с конвоем в черных масках.
Товарищами мы сделались тогда же, на суде. Знакомство произошло в «конвоирке» – маленькой камере внутри судебного здания, где доставленные из тюрем злодеи ожидают, пока их поведут в зал – судить – либо, уже после заседания, томятся в ожидании автозака, чтобы ехать «домой», в тюрьму то есть. Теоретически подельников всегда держат в разных «конвоирках» – чтобы не сговорились. Но практически наша преступная группа из трех человек – Гантамиров, я и гражданин Израиля Аркаша Голод – примерно через полгода, где-то на тридцатом заседании, всем надоела, и конвою тоже. Вдобавок, напомним, бывший мэр Грозного был милиционер. И однажды его вывели из своего бокса и на десять минут посадили в мой бокс. Чтобы мы поговорили.
Через минуту мы стали друзьями.
Теперь я смотрел телевизор и отчаянно завидовал его 6 судьбе. С тюремной шконки – в политические суперзвезды, в национальные герои! Красивый, два метра ростом, четверо сыновей, в тюрьме написал конституцию
новой Чечни, он годился на роль чеченского Че Гевары, и, когда он предложил мне работать рядом с ним, я недолго сомневался.
Он сидел по тюрьмам с приключениями. Нас этапировали из комфортабельного «Лефортова» в демократичную «Матросскую Тишину» в один день, но я прижился сразу, а вот его, милиционера, для начала швырнули в общую камеру к обычным уголовникам, чего, кстати, по закону делать нельзя, и там был конфликт с дракой, один против всех; я говорил с очевидцем той бойни, и очевидец с уважением заметил, что «чечен стоял нормально, как мужчина». Впоследствии бывшего грозненского мэра все же перевели в ментовскую хату – там он нормально обосновался.
Ментов сидело много – если не ошибаюсь, только на Общем Корпусе две хаты, а это от двухсот до трехсот человек одномоментно, а был еще отдельный «специальный» корпус с камерами на шесть – восемь мест. Бывшим защитникам закона, подозреваю, сидеть было скучно, и однажды нам – обычным арестантам – из ментовской хаты прислали чай и сахар, «на общие нужды»; наши авторитетные злодеи долго совещались, переписка меж знатоками понятий длилась полдня, в итоге милицейский чай отослали назад с гордой формулировкой «не нуждаемся».
На самом деле мэр-вундеркинд был такой же милиционер, как я – уголовник. Он стал хозяином Грозного в двадцать восемь лет, с подачи генерала Дудаева, разглядевшего в умном молодом человеке политический потенциал. Еще бы, харизма там была бешеная. Улыбка во всю белоснежную клавиатуру, густой баритон, плечи молотобойца, прекрасный богатый русский язык, двое братьев, и самое главное: умение говорить с каждым. С инспектором ООН по делам о нарушениях прав человека – по-европейски, с аристократическими жестами, под кофе с ликером. С полуграмотными боевиками – без кофе и ликера, но и без матерщины. И тех уважая, и этих. Есть люди особого рода, с особым блеском глаз, они могут быть по-разному воспитаны или образованы, они занимаются чем угодно – но ты смотришь на такого человека и мгновенно понимаешь, что он не сволочь, не жлоб, не влюблен во власть, или в деньги, или в комфорт; он может быть твоим врагом или другом, идейным противником или сторонником, но, если он будет стрелять в тебя, он выстрелит в лицо, а не в спину, и не выстрелит первым.
Я мало встречал людей, спокойно и без истерик следующих своему предназначению. Я последовал за ним, на его войну, та война показалась мне честнее и чище, чем моя личная война с бывшим другом за чемоданчик долларов. В Чечне творилась история, а в Москве ничего не происходило. В Чечне была жизнь, а в Москве умные люди понемногу обкатывали последнюю новинку: технологии тотального потребления.
А технологии тотального потребления можно внедрять только в спокойном обществе.
В марте двухтысячного, через двое суток после того, как я окончательно решился на убийство бывшего друга Михаила, мэр Грозного, сидя против меня в полумраке ориентального ресторанчика близ Остоженки, предложил мне пост личного помощника и пресссекретаря.