– Я не слабак, – возразил Денис. – Если хочешь знать, я самый сильный в классе.

– Вот и хорошо. Ты сильный, другой – слабый, это и есть многообразие. Сосна – мягкая, береза – твердая. Понял?

– Да, – сказал Денис. – А люди?

Вода в чайнике зашумела.

– Что «люди»?

– Люди тоже бывают твердые и мягкие?

– Конечно, – сказала мама. – Есть очень твердые, есть очень мягкие. Есть снаружи твердые, а внутри мягкие. А есть – наоборот. Твой папа, например, снаружи был очень мягкий, а внутри – очень-очень твердый. Никто не знал, что он внутри твердый.

– А ты?

– Я тоже не сразу поняла.

Когда крышка чайника задребезжала, мама плеснула в чашки немного кипятка, чтобы нагреть их. Однажды утром в начале зимы Денис налил крутого кипятка в остывшую за ночь чашку, и она лопнула. Пришлось нести ее в школу, на урок сбережения, и склеивать специальным клеем. Денису поставили «четыре». Из всего класса только Модесту поставили «пять»: Модест принес кувшин, разбитый на множество разных кусков, и склеивал его восемь уроков подряд, и почти склеил; не хватило одного маленького кусочка сбоку. Модест очень расстроился, а потом учитель заделал дырку специальной смолой и налил воду, а весь класс смотрел – протекает или нет. Не протекло.

– Твой папа работал в журнале, – сказала мама. – Вместе со мной. Начальник журнала был старый человек и однажды захотел уйти. На покой. А главным в журнале назначил твоего папу. Папа отказывался. Потому что тогда он сам не знал, что он – только снаружи мягкий, а внутри – твердый… Но в журнале был еще один человек, который очень хотел быть главным. Вместо папы. Тот человек снаружи был очень твердый, и все думали, что главным будет он, а не твой папа. Даже я так думала. Но начальник журнала понимал, что твой папа только снаружи мягкий, а внутри – твердый, и он уговорил твоего папу стать главным.

– А тот человек? – спросил Денис. – Он, значит, был снаружи твердый, а внутри – мягкий?

– Нет, – ответила мама. – Тот человек внутри был не мягкий и не твердый. Он был никакой. Ничего у него не было внутри.

– А разве так бывает?

– Бывает.

– И что с ним стало? С тем человеком?

– Он обиделся и ушел из журнала.

– Куда?

Мама разлила по чашкам воду:

– Не знаю. Садись, пей.

– А можно я возле печки посижу?

– Нет. Садись за стол.

Денис подчинился.

– А ты? – спросил он. – Ты мягкая или твердая?

– Я женщина, – ответила мама. – У женщин все по-другому. Захочу – буду мягкая, захочу – твердая. Понял?

– Нет.

– Ну, эти вещи я тебе потом объясню. Лет через пять.

Денис подул на чай. Если мама не хочет что-то говорить – значит, надо сменить тему.

– Директор школы сказал, что это последняя холодная зима, – сообщил он. – На следующий год тепло дадут на все этажи, с первого до двадцатого. И тепло будет, и электричество. И канализация будет работать. Директор сказал, что печки надо будет сдавать. Их разрежут на куски и сделают что-нибудь полезное.

– Правильно, – сказала мама. – Чего добру пропадать?

– Давай не будем отдавать нашу печку, – попросил Денис, пробуя чай губами. – С печкой уютно. Можно посидеть, поговорить. На огонь посмотреть. Чаю попить.

Мама вдруг поднесла указательный палец к переносице и отвернулась.

– Ты чего? – спросил Денис.

– Ничего. Дым в глаза попал.

Глава 5

– …Сосной топить – грех. Азиаты вы, азиаты. Кто ж сосной топит?

– А чем топить?

Влажный глубокий кашель. Скрипучий голос. Тон – властный, но благожелательный.

– Березой! Сосна – дерево легкое, мягкое. Прогорает быстро, тепла дает мало. А береза тяжелая, плотная. От нее самый жар.

– Прости, отец. Чего растет – тем и топим.

– Ладно. Ступай себе.

– Он шевелится, отец! Может, мне тут побыть?

– Ступай, говорю.

Денис разлепил веки. Из вязкой полутьмы выступил некто седовласый, одетый по зимней московской моде: грубый свитер под пиджак и валенки.

Кашлянул, наклонился к Денису, посмотрел:

– Как себя чувствуешь?

Денис поднял голову. Запах горящего дерева был приятен, – невыносимо захотелось назад, в забытье, к маме, на скамеечку рядом с железной печкой.

Человек в валенках отступил назад.

– Приношу извинения за инцидент, – сказал он. – Дело такое… Опасное. Пришлось тебя отключить, при помощи хитрой техники… Пить хочешь? Или сигаретину?

Мама и железная печка остались в детстве.

Голые ступни гладил ледяной сквозняк. Денис хотел пошевелиться – и обнаружил, что привязан к деревянному креслу. Руки, ноги, и даже поперек груди, толстой конопляной веревкой – такая продается в магазине сети «Все свое» под названием «шнур бельевой». Слабая лампа цедила жидкий свет на бревенчатые стены и щелястый пол. Углы комнаты и потолок терялись во тьме, только светилась по контуру печная дверца, метрах в десяти от Дениса. «Изба, – подумал он, – и большая, я таких не видел даже у фермеров».

Лицо человека в валенках оставалось в тени.

– Все, что сделано, – скрипучим голосом сказал он, – сделано ради твоей безопасности, мальчик. Мы освободим тебя, как только убедимся, что ты не провокатор.

Денис прохрипел:

– Где Гарри Годунов?

– Уже едет. Будет буквально с минуты на минуту. Но пока его нет, я задам несколько вопросов. Чтоб сразу понять, кто ты и что ты…

– Без Годунова я ничего не скажу.

Человек в валенках опять кашлянул и выступил из темноты. Легко, одной рукой, передвинул массивный табурет, поставил напротив Дениса, сел. Улыбнулся, сыграв мохнатыми седыми бровями: некрасивое, но твердое, даже надменное лицо, низкий выпуклый лоб открыт, по бокам его длинные изжелта-белые пряди неряшливо свисают на уши.

– Значит, ты начнешь говорить, только когда приедет Гарри Годунов?

– Да, – решительно ответил Денис и напрягся, проверяя крепость «шнура бельевого».

– А о чем? – вкрадчиво спросил человек. – Какой такой секрет у тебя есть, если ты без Годунова говорить не желаешь?

«Хитрый, сука», – подумал Денис и не ответил.

– Врать не умеешь, – с одобрением произнес человек в валенках, наклонился вперед и слабой ладонью ударил Дениса по плечу. – Как и я. Предлагаю вот что: я не буду врать тебе, а ты – мне. Так мы быстрее сговоримся. Согласен?

– Допустим, – сказал Денис.