– Тяжко? – осведомился Постник, сделал шаг вперед и всмотрелся в лицо Дениса. – Что скажешь, человечек? Тяжко тебе?
Его дыхание пахло алкоголем.
Денис молчал. Постник поднял ладонь – на каждом пальце по драгоценному перстню – и ткнул себя в грудь.
– Смотри на меня. Видишь? Знаешь, кто я? Думаешь, я безумный дурак? Который окопался на верхотуре, чтоб все про него забыли? Нет, брат мой. Я тот, кому тяжелее всех. Если бы знал, как мне тяжко… Если б ты взял хоть пятую часть моей тяжести, ты бы сошел с ума через неделю…
Он запустил пальцы в волосы, замычал, затряс головой, потом – всем телом; что-то выпало из халата, со стуком ударилось о ковер. Постник тут же прервал драматическое рыдание, деловито нагнулся, подобрал. Взвесил в руке мощный пистолет неизвестной Денису марки.
Денис напрягся, но вдруг – почему-то лишь сейчас – понял, что оружие лежит повсюду. На столе – в луже пролитого коньяка, – и меж подушек кресел, и на смятых простынях постели, и на каминной полке; в любой точке жилого пространства минимум два огромных ствола – новеньких, вороненых – пребывали на расстоянии вытянутой руки хозяина дома.
– Ладно, – весело произнес хозяин, спрятал оружие в складках одежды и гулко хлопнул в узкие ладошки. – Давайте выпьем и пожрем! И не просто пожрем, а мяса жареного пожрем. Будьте как дома. Хотите в сортир – он налево. Тут у меня трапезная, она же опочивальня. Там – тронная, счас прогуляемся, сами все увидите. А там – алтарная, туда не пойдем, потому как вам не положено. С ума сойдете, как я, грешный. Я сам туда давно не хожу. (Он громко икнул.) Но к делу. Вон там, под крышкой, мясо. Лично жарил! Настоящая аргентинская говядина! Хватайте и питайтесь. Вон красненькое, сухарь, урожай две тыщи девяносто первого, в новых деньгах – двадцать чириков за пузырь… Икорочка, балычок, маслины… Устриц не предлагаю – протухли, по-моему… Там вон сыры, там фрукты, только их мыть надо… Всего навалом. Только баб нету.
Он посмотрел на Студеникина, недвижно стоявшего возле разоренного рюкзака, и рассмеялся, показывая коричневые зубы.
– Привел бы ты мне бабу.
Глеб молча покачал головой.
– Не хочешь, – сварливо процедил Постник.
– Женщин не доставляем, – отчеканил Студеникин. – Ни за какие деньги. Все доставляем, женщин – не доставляем.
Бородатый отшельник схватил фужер, неверной рукой плеснул из бутылки, выпил. Половина потекла по бороде.
– И правильно! – вскричал он. – И правильно! – Но тут же понизил голос. – Только гонишь ты мне, юноша. У меня есть соседи. Один – двумя этажами ниже, в юго-западном крыле, а второй – этажом выше, в северном. Бывает, мы перезваниваемся. Тот, что в северном крыле, говорил, что ему приводили баб, и не раз.
– Это он кислоты пережрал, – спокойно возразил Глеб, продолжая стоять недвижно. – Вот и гонит. А когда ты с ним опять созвонишься, передай от меня, Глеба Студеникина, что, если он еще раз такую сказку кому-нибудь расскажет, я его лично из окна выкину. Этот дом – мой. И вся доставка идет строго через меня. В мои башни пацаны баб не водят.
Постник выслушал, потом налил себе еще один фужер, но пить не стал.
– Твой дом? – глухо спросил он. – Эх ты. Смрадный червь. Как тебя, говоришь, – Глеб? Ты, Глеб, крепкий паренек, но мудак полный. Это не твой дом. Это мой дом, понял? И весь город мой. И все люди его – мои. Патрули, фермеры, учителя, агрономы, инженеры, мужики, бабы, детишки – все мои. Ваши судьбы у меня в кармане лежат. Знаешь такое выражение: «раз плюнуть»?
– Знаю, – ответил Студеникин.
– А ты? – Косматый человек повернулся к Денису.
– Знаю, – сказал Денис.
– Вот мне, – косматый пожевал мокрыми губами и жидко сплюнул на пол, – вашу жизнь погубить – раз плюнуть. Захочу, плюну – и завтра все будет по-другому. Совсем. Вы так не можете, а я – могу. Потому что у меня есть, куда плевать. Но вы не бойтесь, я знаю свою планиду. Садитесь, пейте и ешьте.
– Благодарствуем, – произнес Студеникин. – Но нам пора. Внизу дел много.
Постник презрительно скривился.
– Внизу? Дела? Какие у вас внизу дела? Морковку сажать? Башни пустые ломать? Делать вещи, а не деньги? Работать на благо народного кооператива «Все свое»? Главное дело – здесь. Там, где я. Важнее этого, – он обвел рукой полумрак, – ничего нет. Жрите мясо. Внизу беда с мясом, я же знаю. В нашей России как не было нормального мяса, так и нет. Курицу еще можем выкормить, а с коровой уже проблема. Жрите мясо, мальчики…
Собственно, Денис не отказался бы от хорошего куска жареной говядины, или от двух кусков, или даже от трех кусков – безумный Постник был, в общем, прав насчет курицы и коровы. Но Глеб оставался недвижим. Изучив его лицо, Постник произнес:
– Гордый. Уважаю. Тебя, наверное, бабы любят. – Он повернулся к Денису. – Что, мил-человек, любят его бабы?
Копируя старшего товарища, Денис ровным голосом ответил:
– Надо спросить у баб.
– Оба гордые, – печально констатировал волосатый анахорет, подошел к кровати, достал из-под подушки пачку купюр, протянул Глебу.
– На стол положи, – сказал Глеб.
Постник послушно швырнул деньги; Денис испугался, что гонорар попадет в лужу пролитого пойла, но обошлось. Меж тем косматый богатей сложил руки на груди и побрел куда-то прочь из освещенного свечами пространства. Позвал из темноты:
– Идите за мной.
Денис вздрогнул: скрипучий фальцет полубезумного пропойцы превратился в густой властный баритон.
– Я вам кое-что покажу. Вы гордые, вам понравится. Заодно дела обсудим…
Студеникин повиновался, на ходу сделав Денису знак: держись рядом.
– Смелей, – презрительно загудело из мрака. – Откиньте занавес и проходите. Тут у меня тронная. Тут я смотрю на мой город.
По лицу Дениса ударило пыльной плотной портьерой, – дальше открылся второй зал, столь же просторный. Две из четырех стен были прозрачны, в изжелта-ртутном свете луны видно было массивное, стоявшее в центре зала кресло – единственный предмет мебели и вообще единственный предмет в огромном помещении.
– Сюда, – велел Постник. – Как вам панорама?
Денис не первый раз видел Москву с высоты сотого этажа. Студеникин был серьезный и осторожный человек, он трижды водил друга в тренировочные походы, прежде чем взять на реальное дело. Но тренировались они – как и все прочие новички в команде Глеба – только в башне «Владимир Мономах». В старые времена купить квартиру в «Мономахе» – элитном жилом комплексе с десятибалльным уровнем комфорта – считал своим долгом каждый российский миллионер; в период искоренения эту башню выше шестидесятого уровня разграбили дочиста, после чего подожгли; безотказные пожарные системы китайского производства почему-то отказали, и «Мономах» пылал почти два месяца; ждали обрушения и даже пытались инициировать его, расстреливая гнездо продажных толстосумов из гаубиц, однако гнездо устояло; теперь жить в «Мономахе» и вообще долго находиться меж обугленных стен было невозможно, дом обезлюдел полностью и двадцать лет вонзался в московское небо, как ржавый штык-нож, самый большой в истории памятник беспощадному и бессмысленному русскому бунту; именно с его крыши Денис впервые увидел весь город. Бесконечную – от горизонта до горизонта – россыпь желтых и белых огней, в одних местах гуще, в других – реже. Не столько было звезд на небе, сколько огней в ночной Москве.