Глеб откинул со лба сальные волосы и вперил в Дениса взгляд.
– Что?
– Они не знают, кто я такой, – прошептал Глеб. – Понял, да? Они не знают, кто такой Глеб Студеникин! Они тут, конечно, ни разу не были, я их внизу встречал, в приемной, этажом ниже… Один раз усадил за стол, налил, поболтать захотелось, слово за слово – смотрю, а они про меня ничего не знают! Про меня, понял?
– Да, – аккуратно сказал Денис. – Удивительно.
– А деньги знаешь, как называют? Сало!
– Даже так, – пробормотал Денис. – Сало дьявола. А ты в них уверен? В этих малолетках?
Студеникин ухмыльнулся и наконец стал похож на себя прежнего.
– Нет, – сказал он. – Я, малыш, только в тебе уверен. И больше ни в ком. Но меня так просто не взять, у меня тут везде нитки натянуты, и мины, и двадцать четыре видеокамеры… Это во-первых. Запарятся штурмовать, понял? А во-вторых, если край – на кнопку нажму, и полбашни взлетит на воздух. Вместе со всеми. Но до этого не дойдет. И я знаю почему.
Денис налил себе из ближайшей бутылки.
– Почему?
Глеб сверкнул глазами.
– Кто хранит семя стебля, – сказал он, – того бог хранит! Понял?
– Да, – ответил Денис. – Только там не совсем так. Там сказано: «изберет бог немногих, по тридцать мужей из каждого колена, и пойдут мужи, и отыщут во прахе семя, и не убоятся, и не бросят семя в борозду, и будут хранить до времени, удалившись ото всех, ниже от матерей и отцов, ниже от детей и жен своих, уединясь и трижды уединясь, и три раза трижды уединясь, не подпуская прочих на три тысячи шагов. И придет диавол, и будет искушать салом своим, но не получит ничего, ибо укрепит бог волю мужей».
Глеб слушал завороженно, смотрел не мигая.
– Я знал, – восторженно сказал он. – Я знал! Ты готов, брат. Ты лучше меня все понимаешь. Хочешь посмотреть на него?
– Нет, – ответил Денис. – Не хочу. Хотя…
Глеб рассмеялся и махнул рукой. Они прошли в смежное помещение, где не было ничего, кроме небольшого деревянного постамента, на котором стоял контейнер.
– Открывай, – тихо произнес Глеб.
– Лучше ты.
– Я не могу. С меня хватит. Неужели ты не чувствуешь?
– Чего? – спросил Денис и щелкнул замками; едва он поднял крышку, Студеникин отпрянул, вжался в стену, смотрел не на ящик – в лицо Дениса.
– Что?
– По-моему, – произнес Денис, – что-то не так. Оно изменилось.
– Это не оно изменилось, – хрипло сказал Студеникин. – Это ты изменился. А оно все такое же… – Он вздохнул. – Ладно, это ты потом, сам разберешься… Без меня.
– Что значит «без тебя»?
Студеникин подогнул колени, сполз по стене. Плотнее завернулся в халат.
– Зря ты… оставил меня одного, – пробормотал он. – Зря. Я твой друг – зачем ты оставил меня одного? У меня никого нет, кроме тебя. Ты не знаешь, что это такое, когда все вокруг – чужие, посторонние и только один – свой. Когда остается только один, тогда… Тогда ты о нем думаешь, и ты… Ты его ценишь! Если вокруг друзья, приятели, родня, девочки – ты не ценишь. А если никого нет, а есть только один – тогда все меняется… Ты доходишь до последней точки, до самого края…
– Хватит, – сказал Денис. – Я всегда уважал твою силу, Глеб. Ты был крут. А сейчас…
– Что «сейчас»?! – крикнул Глеб. – Ты так и не понял ничего! Когда у тебя никого нет – приходится быть крутым! Потому что нет другого выхода.
– Нет, – возразил Денис. – Ты был не просто крут. Ты был беспредельно крут. Ты с этим родился.
Студеникин затушил сигару об пол.
– Родиться мало, – грустно произнес он. – Надо вырасти. Я тоже думал, что я самый сильный. А потом появилось то, что сильнее меня. Так бывает с каждым, кто думает, что он сильный и крутой. Ты живешь с этим, привыкаешь, и вдруг появляется кто-то сильнее тебя… И тогда тебе страшно. То есть ты понял, да? А еще страшнее, если появляется не кто-то, а что-то…
– Например, семя стебля, – сказал Денис.
– Да! – фальцетом крикнул Глеб. – Семя стебля! Оно дает власть. Но не какую-то вонючую власть императора, президента, миллиардера – оно дает тебе власть, о которой ты ничего не знаешь! Кроме того, что она от бога и она – абсолютна. Ты говоришь – я сильный? Какой я, к черту, сильный. Вот – сила! – Он указал на контейнер. – Для большинства – еда. Для меньшинства – отрава. Хочешь – накорми, отрави… Хочешь – оставь как есть. Каждый день смотришь и думаешь: сделать или не сделать? Плеснуть водички или дать им еще один шанс? Как лучше? Как веселее? Как интереснее? Сегодня ничего не сделаю, а завтра, может быть, подхвачу насморк, будет у меня плохое настроение – и брошу в почву, устрою зеленую лужайку, и буду знать, что весь мир перевернулся из-за насморка Глеба Студеникина…
Он вдруг вскочил и едва не выпрыгнул из халата: голый, дряблый, дрожащий призрак.
– А потом приходишь в себя. Господи, думаешь, я же с ума схожу! Кто я такой, чтоб решать чьи-то судьбы? Беспризорник, неуч, уголовник, таскатель балабаса! Кого я собираюсь накормить или отравить? Нет, я должен, обязан сидеть тихо, чтоб никто меня не видел и не слышал, молча, в какой-то норе потайной, с этим проклятым ящиком в обнимку, и убивать любого, кто посягнет, потому что власть отнимает веру в людей… Никого не подпускать! Хранить, пока силы есть, и ничего не делать, не притрагиваться… Ждать!
Денис посмотрел на зародыш. Поперечная борозда выглядела действительно как след огромного острого когтя. Шершавое, в пупырьях тело слабо вздрогнуло, справа налево пробежала быстрая радужная волна; Денис наклонился, вгляделся.
– Да-да, – насмешливо сказал Глеб. – Смотри, малыш. Мне тоже было интересно. Вроде мертвое, черствое, а отвернешься – оно тебе шепчет… «Ты самый достойный, ты самый лучший, береги меня, храни меня, никому не отдавай… Жди… жди… жди…» Выйдешь отсюда, закроешь дверь – вдруг слышишь крик, или плач детский, или ничего не слышишь, но у тебя такое чувство, что беда случилась… Бегом бежишь, открываешь крышку – нет, все в порядке, оно на месте… И так – день за днем. Или в тронной сидишь, неделями, с бутылкой… Пойдем в тронную.
– Не хочу я в твою тронную, – сказал Денис.
Глеб захихикал.
– Я тоже не хочу. Но там отпускает. Сам поймешь. Пойдем.
Шаркая, он откинул тяжелую занавесь, жестом пригласил. В тронной было темно, за огромным стеклом переливалась огнями ночная Москва.
– Садись, – велел Глеб. – В кресло.
– Это трон? – осведомился Денис.
– Трон или не трон – потом разберешься, – сказал Глеб и повернулся к окну. – Смотри – видишь? Там, внизу, – люди. Много. Вон, гляди – огни погуще; это центр города. А там – темнота; значит, никто не живет. Там город заканчивается. В принципе, все ясно, да? Здесь их много – там их мало. Здесь, где ярко, – им, значит, хорошо. А там, где темно, – им плохо. Куда ты бросишь семя? Где для него почва? Конечно, там, где свет! Где людям хорошо. Тут и думать нечего. Бросаешь – и там, где было хорошо, становится плохо. Люди начинают шевелиться, двигаться, выживать и в конечном итоге становятся сильнее. Сначала они тебя проклинают, потом – спустя сто или двести лет – благодарят. Вот почему стебли выросли в Москве, а не на полуострове Ямал. Потому что сидел такой, как я или ты, и думал: где почва для семени? Где будем все менять? Там, где ничего не происходит, или там, где все бурлит? Разумеется, там, где все бурлит! В центре! Где люди, где светло, где тепло и сыто!