Медленная нежность разлита была в воздухе инженерной зоны. Биомы понимали только добро. Террорист, облепленный взрывчаткой, завяз бы в стене на дальних подступах к операторским утробам. Вор — если бы пролез через все двери и перехитрил все замки — не смог бы ничего украсть. Здесь не было компьютеров, считавших деньги, или сейфов с драгоценными камнями, или холодильников с материалами для трансплантаций. Здесь не было ничего ценного, и здесь следили за самым главным: за жизнеобеспечением. За канализацией, сортировкой мусора, подачей воды и очисткой воздуха. Здесь гудел, постанывал и подрагивал от напряжения и избытка собственной силы фундамент цивилизации. Коммунальные системы. То, чего никто никогда не замечает. То, что обязано работать всегда, независимо от биржевых курсов, парламентских кризисов, шумных премьер, спортивных побед или светских сенсаций.
Сотрудники полиций и служб безопасности тоже не посещали инженерных зон, ибо работа полицейского всегда сопряжена с насилием, а биомы не понимают насилия и, если чувствуют боль, расстраиваются мгновенно и надолго; иные годами не могут выйти из стресса. Нельзя допускать, чтобы сложная система, умеющая, например, контролировать микроклимат целого города, впадала в депрессию.
Полицию не пускали сюда.
Никого не пускали; те, кто понимал происходящее, приходили сами.
Здесь было очень тихо, только шумела вода в небольших декоративных фонтанах.
Марат шагал, аккуратно ступая босыми ногами по теплому полу, и улыбался. Если он смог войти на технический этаж, значит, он тоже понимает, как на самом деле устроен современный мир.
Именно отсюда, из инженерных зон, из фабричных цехов и центров управления транспортом, однажды начала свое триумфальное шествие от планеты к планете великая концепция millennium taciturn.
Во времена металлов и пластмасс люди жили среди грохота, воя, скрипа, свиста, лязганья и шипения. Ревели турбины, гудели трансформаторы, скрежетали валы, подшипники, шестеренки и прочие архаичные узлы архаичных механизмов. Но появился биом, не издающий звуков. Он не взрывал в цилиндрах горючую смесь, не выдувал через сопла пылающий керосин, не преобразовывал энергию атомного распада в электричество. Он мирный, тихий сапрофит, его пища — отходы цивилизации. Проглотил немного мусора — и работает.
Сто тысяч лет формировалась психика человека разумного; младенчество цивилизации прошло под стук дождевых капель и плеск морских волн. Прочие звуки — яд, они мешают думать и наслаждаться. Живущий среди визга и рева бешено крутящегося железа был дикарем, недальновидным заложником собственной наивности. Что мог придумать несчастный горожанин, когда под его окнами круглосуточно ревели стальные агрегаты всех форм и размеров? Могли он принимать правильные решения? Могли надеяться, что его нервы выдержат безжалостное давление на органы чувств?
Отгремела биотехнологическая революция, и обнаружилось, что главное ее достижение вовсе не в том, что биомы сожрали пятьсот триллионов тонн органических и неорганических отходов на всех тридцати семи планетах Федерации. И не в том, что живые машины умели действовать самостоятельно и не требовали дорогостоящего ежедневного ухода и обслуживания. И не в том, что межзвездные перелеты стали доступны каждому студенту и школьнику.
Люди вернули себе тишину — таков был главный и самый сладкий плод победы.
Шум ветра, шелест листьев, треск горящего в огне дерева. Удары водяных капель. Стук камней, скатывающихся по горному склону.
Если ты живой, слушай только живые звуки.
Таков был несложный принцип millennium taciturn, тысячелетия тишины, эпохи возврата от мертвого к живому.
Марат решил не заходить слишком далеко (рисковать тоже следует в меру, это вам скажет любой угонщик). В первом же зале Юла увидела то, ради чего пришла, — смонтированные вдоль стен позвоночные столбы, переплетение кабелей, пуповин, сосудов, обнаженные мозги — и человека с голыми по локоть руками, полулежащего в утробе и запустившего ладони в серое вещество. Сами по себе его приказы были не нужны, следуя инстинктам, биом самостоятельно делал работу и реагировал на возникновение любой проблемы в тысячу раз быстрее оператора — однако живую машину следовало поощрять, хвалить, регулярно напоминать: хозяин рядом, он тебя ценит, он тебя любит.
Какое-то время Юла зачарованно рассматривала мерно дышавшую квазиживую плоть, перевитую багровыми жгутами артерий. Марат искоса понаблюдал, поискал на ее лице следы брезгливости — не нашел. Девушка только плотнее прижалась и стиснула его локоть.
— А если я подойду и дотронусь?
— Лучше не надо, — сказал Марат.
— А что будет? Истерика?
— Ну, не истерика… Но пульс наверняка подскочит. Или давление.
— Потому что я женщина?
— Нет. Потому что вы незнакомы. Вдруг у него дурной характер? Его тело сложнее твоего. Видишь, второй справа — он занимается очисткой воды. У него пять сердец и целая система почек. У него нет глаз и ушей, но есть обонятельные и вкусовые рецепторы… Мало ли что он решит, если почует твой запах…
— А если сломается?
— Тогда ему будет больно. И оператору тоже. Но оператор не уйдет, пока машина не пойдет на поправку.
— А если очень больно?
Бывший пилот улыбнулся. Что такое «очень больно», ему показали еще на первом курсе.
— Значит, надо терпеть. Техника дорогая, сложная, ей нужна забота. Сидишь рядом и посылаешь сигналы: всё нормально, я здесь, я тебя люблю, я тебя никогда не брошу…
— Я бы тоже так хотела, — тихо сказала Юла. — Просто быть рядом и посылать сигналы любви.
— Кто тебе мешает? Брось всё. Воздыхатели, деньги — брось это. Выучись на оператора. В коммунальное хозяйство тебя не возьмут, но на какую-нибудь частную фабрику напитки газированные разливать — вполне… Поработаешь… Может, поймешь что-нибудь. Про свою жизнь.
— Я давно всё поняла, — холодно ответила Юла. — Про свою жизнь. Я просто богатая сучка. Бездельница. Живу, как хочу.
Они еще несколько минут пошептались, быстро согласившись друг с другом: наследницу огромного капитала просто не станут учить ремеслу оператора. Забракуют после первого же медицинского обследования. Плохая генная карта. Молодые люди из обеспеченных семей имеют специфический набор хромосом; от таких граждан нет пользы там, где требуется скромность и усидчивость. Богатые детишки обычно идут работать только для фана или в воспитательных целях. Зачем тратить силы, обучая дочь миллиардера профессии биотехника, если всё это не всерьез, временно? Дочери миллиардеров своенравны и горды, у них завышенная самооценка, у них нестабильная психика.
Перед тем как уйти, Юла еще раз осмотрелась.
Тишина, плеск воды в чашах фонтанов, шевелящаяся плоть, медленная перистальтика кишечных труб.
Когда-то всё это казалось гадким, созданным против воли бога.
Потом живые чудовища дали своим создателям всё, о чем можно было мечтать.