– Хорошо, – согласился Шэддаль. – Хорошо. Это ваше право. Но почему именно сейчас?
Укрин пожал плечами и тотчас поморщился – в битве у Ханха, когда им едва удалось отбросить хуминов и закрыть проход, Клинок заработал несколько серьезных ран.
– А когда еще? До сих пор наших людей погибало не так уж и много, чтобы совершать Прощание такого масштаба. К тому же правом проводить подобный обряд обладаю лишь я да еще несколько человек, но из присутствующих в Крина – я один. Мы, разумеется, повторим Прощание еще раз, если все закончится благополучно, но я вовсе не уверен в таком исходе. Так что…
– Хорошо, – развел руками старэгх. – Как я уже говорил, это ваше право.
– Благодарю.
Предводитель Вольных Клинков оставил кабинет Шэддаля и пошел по лестнице на колокольню.
Там все уже было готово: небольшой костер, пропитанный остатками имевшегося в башне масла и необходимыми благовониями, дощечки с именами погибших, люди, застывшие в молчании вокруг.
– Начнем, – негромко произнес Укрин. – Начнем Прощание, Братья!
Ему передали зажженный факел, и он прислонил огненный язык к костру. Пламя настороженно скользнуло на переплетение древесных обломков, вспыхнуло и заплясало в экстазе насыщения. Укрин поочередно брал со столика дощечки и бросал в костер, они вспыхивали и испускали к небесам облачко душистого дыма.
Тогда он заговорил речитативом, поднимая голос к тем же вершинам, куда сейчас устремлялись языки пламени:
Мертвых уносит огонь, а тела рассыпаются прахом.
За далекие звезды мертвых уносит огонь.
В звездное небо живые смотрят с печалью и страхом,
Не замечая, как жжет их пламя побед и погонь.
Мертвых уносит огонь – у огня соколиные крылья.
Как птенцов, осторожно, мертвых уносит огонь.
Только седые дымы дорогу к высотам закрыли,
Только гнездовий огня не увидит ни всадник, ни конь
Мертвых уносит огонь, и так тяжело расставаться!
Пламенем парус надут, и костер освещает корму.
Мертвых уносит огонь, а живые должны оставаться,
Чтобы суметь отомстить – неизвестно чему и кому [2]
Вспыхнул и погас последний язычок пламени В ущелье постепенно вползала тьма, и в это время чей-то голос изумленно произнес:
– Смотрите! Внизу что-то движется! Похоже на карету!
Укрин подошел к бойнице, выглянул, но так и не смог ничего разглядеть – глаза еще не привыкли к сумеркам. Поэтому он долго, непозволительно долго сомневался: обстреливать ли карету (или что это там такое?).
Впрочем, как выяснилось позже, его сомнения не имели никакого значения.
/радуга дивной красоты встает над рекой – смещение/
– В чем дело? – недовольно спросил Талигхилл, всплывая из пучин чудесного сна.
– Вам необходимо увидеть это, господин, – сказал Джергил. – На колокольне…
Рывком поднявшись с постели, правитель поспешил наверх.
– Что?.. – спросил он у господина Лумвэя. Тот стоял перегнувшись и напряженно всматривался во что-то внизу. На вопрос Пресветлого Хранитель лишь указал на дно ушелья и жестом предложил посмотреть.
Некий темный предмет (уж не та ли точка, что привлекла мое внимание утром?) продвигался к лагерю хуминов.
– Почему до сих пор это не обстреляли? – спросил Талигхилл.
Господин Лумвэй горько усмехнулся:
– Обстреливали уже. Только без толку.
– Что значит «без толку»? – удивился Пресветлый.
– Стрелы отскакивают от коней, – объяснил Хранитель – Как от камня.
Затаив дыхание, они следили за продвижением экипажа. Вот он оказался у лагеря, и стражники придержали животных под уздцы. Распахнулась дверь, и из кареты выбрался человечек, с такого расстояния еле различимый.
В это время на колокольню поднялся Тиелиг. Жрец Ув-Дайгрэйса был бледнее обычного, но в глазах его горел огонь, которого раньше Пресветлый не замечал. Тиелиг подбежал к пустой бойнице и выглянул наружу:
– ТЫ?!
Фигурка внизу медленно, словно не веря тому, что происходит, повернулась и вздернула кверху голову
– ТЫ?! – повторил Тиелиг громовым голосом, который, уж непонятно по какой причине, был отчетливо слышен не только здесь, на башне, но и во всем ущелье. Слова гулко дрожали, как будто их произнес один из колоколов за спиной жреца.
– ТЫ, РАФААЛ-МОН?! ТЫ ПОСМЕЛ ЯВИТЬСЯ СЮДА, ПРЕЗРЕННЫЙ СЫН ПРОКЛЯТЫХ РОДИТЕЛЕЙ? Фигурка внизу рассмеялась:
– Я ВЕДЬ СОВЕТОВАЛ ТЕБЕ НЕ ПУТАТЬСЯ У МЕНЯ ПОД НОГАМИ, УВ-ДАЙГРЭЙС! ЭТО ТЕБЯ НЕ КАСАЕТСЯ, ДЯДЮШКА! ВПРОЧЕМ, ЕСЛИ ТАК УГОДНО – ЧТО Ж, С КОГО-ТО ВЕДЬ НУЖНО НАЧИНАТЬ, НЕ ПРАВДА ЛИ?
– ТЫ НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ, РАФААЛ-МОН! – прогремел жрец… прогремел Ув-Дайгрэйс. – ТЫ БЕССИЛЕН!
– ТАК ЛИ ЭТО, ДЯДЮШКА?! ДАВАЙ ПРОВЕРИМ! НО ПРЕЖДЕ, ЧЕМ НАЧАТЬ, Я ХОТЕЛ БЫ ПРИЗВАТЬ ОДНОГО МОЕГО ДРЕВНЕГО ПРИЯТЕЛЯ. ТЫ НЕ ПРОТИВ? ВПРОЧЕМ, ВСЕ РАВНО.
И Рафаал-Мон, сын Бога Боли и Богини Отчаяния, повернувшись на восток, вскинул руки к небесам.
– Итак, – тихо произнес господин Чрагэн, – итак…
Похоже, у него не было слов. У остальных, кстати, тоже. В это время в дверь комнатки постучали. Явился слуга, который что-то отчаянно зашептал на ухо Мугиду. Старик кивнул:
– Да, сейчас буду.
– Господа, – обратился он к нам, – прошу извинить, но дела требуют моего личного присутствия. Объяснения переносятся на завтра. Это даст вам возможность хорошенько поразмышлять над сегодняшним повествованием.
Мы не успели ничего сказать, а он уже вышел, оставив дверь приоткрытой.
– Ну, чего-то подобного я и ожидал, – заметил Данкэн. – Старику нужно прийти в себя и приготовиться к защите.
– Похоже на то, – мрачно согласился господин Шальган.
Я тем временем тихонько отозвал Карну, и мы оставили внимающих теряться в догадках и строить предположения. Нам же было необходимо обсудить нечто, их совсем не касающееся. И не только обсудить…
К моему удивлению, мы миновали дверь Карны, и я спросил – почему.
– Мыши, – объяснила она. – Как раз накануне твоей… пропажи я попросила, чтобы меня переселили в другую комнату.
Я кивнул. Теперь понятно, почему записку не нашли.
Больше в тот день я не занимался делами, связанными с гостиницей. Не было времени.
После завтрака все мы остались в Большом зале Слуги убрачи со стола, и теперь наступило время, когда должны были прозвучать объяснения.