– Все? – насмешливо спросил Зшириз.
– Нет, – покачал головой Рига. Он шагнул вперед и резким движением поправил прядь волос. – Вот теперь все.
Я только тогда понял, что произошло. Правитель сполз вниз, к ступенькам своего трона, он пытался выдернуть скрюченными пальцами кинжал из горла – но уже не мог.
Телохранители накинулись на Ригу, заломили ему руки, а тот, не обращая на них никакого внимания, плюнул в лицо умирающему.
– Ты убил Гаттина – но я мстил за мать и отца.
Это все. что он сказал».
По свидетельству Ганеля, в течение нескольких следующих часов произошел очередной дворцовый переворот. Кропрэг, сын Гаттина Второго, сумевший бежать и скрывавшийся вдалеке от родины, воссел на троне благодаря вооруженной поддержке своих сторонников.
Но эта часть истории Риги Проклятого мало затрагивает предмет нашей книги. Значительно более интересна та роль, которую сыграл в случившемся безымянный суур, о котором упоминает Ганель.
«Месяц Нуз-Ал, день пятый.
/пропущено авторами/
Рига не принимал участия в происходящем. Он заболел, и в этом было мало удивительного. Как я уже писал, он всегда был болезненным мальчиком.
За событиями, имевшими, несомненно, историческое значение, на болезнь Риги никто не обратил внимания. Его положили в людской и забыли о нем. Никто не хотел возиться с Проклятым.
Это случилось два дня назад. Сегодня во дворец явился суур. Я узнал его – именно с ним когда-то ушел странствовать Рига. Суур спросил о Проклятом, его отвели к больному.
/пропущено авторами/
Месяц Нуз-Ал, день седьмой.
/пропущено авторами/
Умер Проклятый. Суур был при нем все это время. Тело по приказу мудреца сожгли на погребальном костре. Такой чести удостаивают только вельможных господ, но суур настоял, а Кропрэг был не против. Пепел суур унес с собой».
Так закончилась жизнь Риги Проклятого.
Следующее известие о носителе феномена…
Я оторвался от книги и покрутил колесико настройки. Лампа стала светить чуть ярче; я продолжал чтение, пролистав несколько следующих страниц.
Как уже сказано в предыдущих разделах, способности Пре-светлых условно можно разделить на полезные и вредные; прежде всего – полезные либо вредные для их носителя. И если те, кто оказывался обладателем последних, во многом повторяли судьбу Риги Проклятого, остальные проживали свою жизнь более-менее спокойно. Но все равно, так или иначе, сталкивались с суурами. Бродячие мудрецы, несомненно, сыграли свою роль в истории феномена Пресветлых, а сыграв ее, ушли со сцены (см. Приложение 5).
Что же касается…
Нет, света лампы явно уже не хватало на то, чтобы читать нормально. Или это все оттого, что вокруг темно?
Я потер глаза и понял, что устал. Денек выдался очень насыщенным, совсем даже не похожим на прочие выходные дни. Читать дальше было бессмысленно – все равно я не пойму ни слова, а прочтение одной и той же фразы десять раз подряд мало что даст, кроме ощущения собственной непроходимой тупости. Нет, не спорю, полезное ощущение – но полезное лишь иногда и в малых порциях.
Место, на котором я остановился, пришлось заложить тоненькой матерчатой закладкой. Я отодвинул книгу и задумался. Не хотелось оставлять «Феномен» здесь, потому что, судя по всему, вернусь я сюда не скоро. Ну что же, не будет большого греха, если возьму книгу с собой в комнату. Буду проглядывать вечерами, перед сном.
Я так и поступил.
Запер библиотеку, занес книгу к себе и спустился в Большой зал. К моему удивлению, в такое позднее время там все еще сидели люди. А именно: Данкэн и чета Валхирров. Я пристроился рядом, пожелал коллегам приятного аппетита и приступил к ужину.
Но с такой любопытной компанией особенно много не паужинаешь. Господин Валхирр, порядком осунувшийся за последние «наддать» часов, даже, кажется, похудевший, смотрел прямо перед собой и ел мало. Лицо его не переставало отражать эмоции жены, а иногда – Данкэна или мои собственные. Кажется, господин Валхирр уже догадался о том, что с ним происходит нечто ужасное и крайне неприятное, но никак не мог от этого избавиться. Данкэн же, по своему обыкновению, уничтожал блюда одно за одним и проявлял ко всему окружающему полное безразличие. Несомненно, безразличие показное.
Короче говоря, все понимали неестественность ситуации, но сохраняли хорошую мину при плохой игре.
А что же госпожа Валхирр?
Я посмотрел на нее и перехватил взгляд этой женщины, затравленный, испуганный; лишь на одно короткое мгновение она позволила этим чувствам завладеть собой и проявиться. Потом все пропало. Но я все-таки был уверен, что не ошибся и видел то, что видел.
Другие ничего не заметили. «По крайней мере, Данкэн все так же предавался чревоугодничеству, а господин Валхирр с услужливостью зеркала отражал при этом все эмоции журналиста. Видимо, делал он это потому, что на данный момент именно они были наиболее сильными. Если бы я дочитал „Феномен“, я бы знал точно, а так приходилось только догадываться.
Госпожа Валхирр ела не торопясь, часто поднимала голову и смотрела на мужа, но старалась делать это как можно бесстрастнее. Данкэн вообще не отрывал взгляда от тарелки. Господин Валхирр ел мало – у него сейчас имелись другие заботы.
Вдруг одна из ламп-факелов, висевших в зале, со стеклянным треском взорвалась, осколки брызнули во все стороны.
Господин Валхирр вскочил со своего места и закричал. Он отшвырнул в сторону стул (замечу, довольно массивный стул) и выбежал.
Данкэн тоже поднялся и вопросительно посмотрел на супругу Валхирра.
– Прошу вас, успокойте его, – умоляющим тоном произнесла она, глядя на журналиста. – У меня уже нет на это никаких сил.
Данкэн отрывисто кивнул и вышел вслед за Валхирром.
Я смущенно молчал, опустив глаза.
Госпожа Валхирр закрыла лицо руками:
– Вы тоже заметили, правда? Он изменился, страшно изменился. Вы не знаете, что с ним?
– Нет, – соврал я. Она закивала:
– Да-да, конечно. Простите за глупый вопрос – откуда вам знать. Наверное, нужно спросить у господина повествователя.
– Не нужно, – сказал я, злясь на себя за то, что делаю. – Не нужно. Думаю, к завтрашнему утру это пройдет. Или даже к сегодняшнему вечеру.
– Уже вечер, – сказала она.
– И все-таки советую вам повременить. Тем более мне кажется, что господина Мугида вам сейчас не найти.
– Да, – прошептала эта немолодая, чуть полноватая женщина. – Да, но… Я боюсь за Каэля. Мы прожили с ним вместе много лет, и он всегда был заботливым мужем, но сегодня… Это ведь не забота обо мне, это какая-то страшная форма сочувствия – сочувствия, когда все, буквально все находит отражение… в нем. Я боюсь.