Сабинин круто развернулся лицом к нему – и стоял, сунув руки в карманы брюк, улыбаясь дерзко, весело, во весь рот. Ухарски встряхнул головой:
– Да что тут скажешь… Да, вы правы. Речь, конечно же, идет обо мне. Да, я взял эти деньги – особо подчеркиваю, не из кармана товарища по полку, а из тех несметных экономических капиталов, что разворовывались с невиданным размахом. Вы кое о чем слышали, это видно, но простите, Дмитрий Петрович, вы и не представляете себе размаха сего предприятия. Ни в одной из иностранных армий финансы не доверены строевым офицерам, а у нас именно это произошло, интендантство оказалось фактически отстраненным, ну, господа офицеры очень быстро научились подражать тем, кого Суворов советовал сразу вешать после некоторого числа лет службы… Я вам не врал, Дмитрий Петрович. Кое в чем мы с вами сходимся, я тоже уверен, что все у нас прогнило, разваливается и рушится. Только вы на сем фундаменте создали политику, бросаете бомбы, экспроприируете банки и просвещаете пролетариат, а я… ну, я решил урвать свой куш. Вот если бы я был моральным уродом, выродком, а вокруг стояли шпалерами и шеренгами честные люди, вот тогда… Между прочим, эта скотина Горшенин, которого мне пришлось пристрелить, вовсе не был прекраснодушным идеалистом, пылавшим благородной ненавистью к расхитителям полковых сумм. Да что вы, вовсе нет! Идеалистов не убивают, идеалисту не так уж трудно создать невыносимые условия, в которых он со своим назойливым правдолюбством будет жалок, смешон, навязчив, превратится в подобие городского сумасшедшего, коего никто не принимает всерьез. Нет-с, там все обстояло совершенно иначе. В руки к Горшенину попали кое-какие не уничтоженные вовремя документики, и он, шакалья душонка, захотел сорвать банк. Захотел слишком много и в кратчайшие сроки. К такому обороту событий, к столь неожиданному шантажу я, каюсь, оказался не готов. Поторопился, сглупил, схватился за револьвер. Очень уж он напирал, тяжелые условия ставил… Ну а насчет всего остального – чистейшая правда. Я и в самом деле бежал оттуда с бумагами отпускного олонецкого запасного… И, ради бога, не будем о высокой морали! Я, по крайней мере, взял денежки тихо, не бросая бомб и не паля из маузеров куда попало, как случается с вашими боевичками. Осуждаете?
– Да помилуйте! – с открытой улыбкой произнес Кудеяр. – И в мыслях не было. А велики ли суммы, Артемий Петрович?
– Около трехсот тысяч, – нехотя признался Сабинин.
– Примерно так и говорили в Чите… Что ж, за такие деньги можно и убить…
– Только не поминайте все время Читу с загадочным видом книжного сыщика Шерлока Холмса! – поморщился Сабинин. – Я уверен, о чем-то проболтался Бикашов… А?
– Да, признаюсь вам честно. Он мимоходом, как о чем-то само собой разумеющемся, упомянул о вашей службе в гвардейской кавалерии и последующих неприятностях, вот и потянулась ниточка, размотался клубок…
– Но имейте в виду! – сердито сказал Сабинин. – Этих денег…
– Полноте, Артемий Петрович! – замахал руками Кудеяр. – Даю вам честное благородное слово, что покупаться на них не намерен. У меня не на деньги виды – на вас, как уже неоднократно поминалось. Грех упускать столь оборотистого и удачливого человека… Так что все мои прежние предложения остаются в силе. Вот только… Сдается мне, вы вновь по укоренившейся привычке не говорите всей правды. Хорошо, предположим, банки ваши располагаются в Лёвенбурге, совсем неподалеку отсюда по ту сторону границы. Но тут обязаны присутствовать еще какие-то нюансы, не правда ли? Очень уж сложный маршрут вы избрали. Вы стремились непременно в Киев, непременно сюда. Зачем? Даже человек не столь опытный и решительный, как вы, выбрал бы гораздо более легкий путь. Поездом из Санкт-Петербурга в Финляндию. Финляндская автономия открывает массу возможностей. На ее территории не может нормально действовать Департамент полиции, руки у властей и сыщиков связаны. Попав в Финляндию, вы могли бы с полным на то основанием считать себя в безопасности: мы сами, признаюсь, с величайшей выгодой используем предоставляемые финской автономией возможности. Вы там были бы недосягаемы, а уехать за границу оттуда и вовсе легко. Меж тем вы избрали кружной путь. Все оттого, что у вас, я подозреваю, есть где-то… компаньоны. Верно?
– Угадали, – кивнул Сабинин. Его прежнее ухарство словно бы поблекло, и значительно. – Откровенно так откровенно… У меня, строго говоря, еще нет в руках моей доли. Я даже не знаю пока, лежат ли деньги на счетах в Лёвенбурге или еще нет. Я…
– Вы допускаете даже, что ваши компаньоны…
– Компаньон.
– Что ваш компаньон может оказаться не расположенным к честному дележу?
– Лучше бы ему таких мыслей не питать, – тихо, недобро сказал Сабинин. – Из-под земли достану…
– Ну, это мальчишеская бравада… Трудненько будет его достать из-под земли, когда у вас в кармане жалкая пара тысчонок, а у него – все капиталы… Уедет от вас куда-нибудь в Патагонию, окружит себя наемными альгвазилами с ружьями и револьверами… И что тогда? А вот ежели вы будете располагать поддержкой не столь уж слабой организации, которая всегда готова в случае необходимости вступиться за ваши попранные права… не бескорыстно, конечно, деньги нам для нашей деятельности нужны постоянно… Взвешивали такие варианты событий?
– Не без того, – сказал Сабинин. – Что ж, это привлекает… Вы упорно завербовываете меня к себе…
– А я вас, простите, уже завербовал, смею думать… – хмыкнул Кудеяр. – Кого только ни встретишь в революции, Артемий Петрович! Ничьими способностями нельзя брезговать. Знаете, почему я отношусь к вам с доверием и расположением? Человек вы, понятно, отнюдь не идейный, но есть нечто сближающее нас с вами теснейшим образом… Пока в России существует нынешняя власть, мы с вами обречены на роль бродяг, изгоев, скитающихся по благополучной Европе. В случае же победы мы…
– Не нужно меня агитировать, – осклабился Сабинин. – Мне доводилось много читать о французской революции, и Карлейля, и прочих… Да и с Бикашовым о многом толковали. Хорошо, я – циник, вор, авантюрист… Но я хорошо представляю, какие возможности человеку моего склада дает осуществившаяся революция. Это на французском примере прекрасно видно. Господи, как лихо и где-то даже обыденно поручики становились генералами, а сапожники – министрами… Вам ведь, Дмитрий Петрович, непременно будут надобны собственные генералы и министры, уж со мной-то не лукавьте. Это фанатичные идеалисты вроде Прокопия полагают, будто в грядущем царстве свободы толпы равных и свободных индивидуумов будут идиллически бродить среди цветущих лугов и беломраморных дворцов, выбирая предводителей на некоем подобии древнегреческого городского собрания… Увы, я не верю в образ лучащегося умиленными улыбками фаланстера. Человек, по-моему, – изряднейшая скотина. Можно ослабить удила, но никогда не получится снять их совсем. Всегда будут генералы и полицмейстеры, министры и городовые, разве только кокарды поменяются да названия будут придуманы поблагороднее. Все революции, о коих я читал, именно этим и заканчивались. Никогда не получалось фаланстера… Я вас не шокирую подобными откровениями?