Смолин поднял брови:
— Простите? Какие тут могут быть свидетели? Мне рассказывали, их вообще не было…
— Ну, это такая бюрократическая формулировка, — сказал майор безмятежно. — У нас, знаете, много обозначений не предусмотрено. Невеликий набор: тот, кто не подозреваемый, тот непременно свидетель. Всякий, кто может хоть что-то по делу показать. Нет такой юридической категории: «знакомый», «родственник». Либо то, либо это… Не я ж придумал…
Нельзя сказать, что он смотрелся совершеннейшим простаком — но, нет сомнений, старательно изображал более недалекого, чем был на самом деле. Как будто дослужившийся до майора «убойщик» может быть хоть капельку простаком. Что там у Дюма? Госпожа Кокнар знала, что простодушный прокурор — явление чрезвычайно редкое…
— Мы можем поговорить?
Смолин размышлял какие-то секунды. Согласно своим гражданским правам можно, конечно, пойти на принцип, начать вспоминать адвокатов, повестки и прочую официальщину… вот только зачем? Шевалье действительно был его хорошим знакомым. Никто в таких случаях на пятьдесят первую статью Конституции не ссылается и адвоката не требует. Не годится такое поведение человеку, ни в чем не замешанному, человеку, у которого какие-то твари старого знакомого убили…
— Бога ради, — сказал Смолин. — Пойдемте. Только я раньше машину загоню, не возражаете?
— Да конечно! — воскликнул майор с тем же деланным простодушием. — Делайте что хотите, если надо что-то, мы ж, можно сказать, совершенно неофициально заявились. Чтобы не вызывать повестками кучу народу, сами вот объезжаем всех, кто под понятие «свидетеля» подпадает…
Смолин предварительно заглянул в калитку — Катька, как и следовало ожидать, скучала в вольере, а Глыба трудился во дворе. Тогда он распахнул ворота, завел машину и позвал ментов. Провел в гостиную. Глыба все это время, не обращая на незваных гостей ни малейшего внимания, усердно ковырялся лопатой в куче щебенки (Смолин как раз собрался заасфальтировать кусок двора). К означенным работам Глыба, конечно, никакого отношения не имел, не входило это в его обязанности, Смолин и не собирался его нагружать, нанявши армянскую бригаду. Но сейчас Глыба працовал вдохновенно и ударно — стахановец, ага. Его дешевая рубашка была застегнута на все пуговицы и рукава не закатаны, так что партаков не видно…
— Достраиваетесь? — поинтересовался майор небрежно.
— Ага, — сказал Смолин. — Со своим домом можно всю жизнь достраиваться…
— Рабочий у вас старательный… И трезвый вроде…
— Солидный мужик, — сказал Смолин. — Не то что бичева нынешняя… — И вопросительно воззрился на незваного гостя, всем видом давая понять, что временем он не разбрасывается. — Значит мне, как свидетелю, что-то там рассказать надо…
Майор словно бы спохватился:
— Ага, ну да! Давайте поработаем… — он сноровисто извлек из тощей папочки прекрасно знакомый Смолину по прошлым и нынешним временам двойной печатный бланк, дешевую авторучку. — Сегодня у нас… ага, двадцать шестое… Год… Вечно эти нынешние короткие годы путаешь…
Его напарник сидел у краешка стола с видом величайшего равнодушия и скуки — этакий обмундированный манекен, прихваченный на всякий случай на выезд по незнакомому адресу. Однако Смолин краешком глаза перехватил дважды его цепкий, острый, пронзительный взгляд и решил не расслабляться: времена нынче смутные, тревожные, непонятные… То ли это у него профессиональный рефлекс — каждого взглядом буравить — то ли… пойди догадайся сейчас…
— Документик ваш какой-нибудь можно посмотреть? — осведомился майор. — Для порядка. Водительское удостоверение подойдет, ага… Значит, Гринберг Василий Яковлевич, год рождения… под судом и следствием не состояли, конечно… (Смолин промолчал, пока майор заполнял соответствующие графы.) Ну, начали… Вы гражданина Кондратьева давно знали…
Смолин, конечно, держался словно сапер на минном поле, каждое слово взвешивал (и старался, чтобы это было незаметно со стороны). Но вопросы пока что сыпались неопасные, на них, в принципе, можно было отвечать легко, быстро и моментально, поскольку никакого криминала и близко не бродило. Да, знакомы давно, очень давно. Нет, постоянным членом «Рапиры» Смолин не был, просто изредка баловал там с фехтовальными орудиями — ну вот, есть такая страстишка у человека, законом не преследуется, как известно… Нет, ни о каких серьезных неприятностях, и уж тем более тех, что могли бы таить угрозу для жизни, Шевалье ему не рассказывал. Да и сам Смолин не слышал ни о каких неприятностях — ни от Шевалье, ни от кого другого. Враги? Такие враги, чтобы могли пойти на убийство? В жизни не слыхивал, товарищ майор, у него вообще не было врагов, недоброжелатели, завистники и прочая мелкота наверняка имелись, как у любого из нас, но чтобы такие вот враги… Слыхом не слыхивал. Категорически. Профессиональная деятельность? А вот интересно, объясните вы мне, как такая профессиональная деятельность может послужить причиной убийства? (Майор, пожав плечами, сокрушенно признался, что и сам не понимает, а спрашивает исключительно бюрократического ритуала ради.)
Самое интересное, что в этот именно момент, взвешенно и осторожно отвечая на вопросы, Смолин вдруг в приступе ослепительного озарения увидел мотив. И ведь чертовски убедительный, господа мои. Ревность. Шевалье, по достовернейшим сведениям, до последнего дня жизни крутил очередной роман — с очаровательной девочкой из эльфов-ролевиков. Кто-то по ней мог сохнуть — и в конце концов, разъяренный тем, что ему предпочли другого, да еще старого хрыча, однажды вечерком, сунув в карман кастетик…
Черт возьми, а ведь это мотив! Однако Смолин, как легко догадаться, своей внезапной догадкой делиться со следаком не стал: не в его правилах было активно сотрудничать с органами правопорядка. Но, главное, не стоит задевать память о Шевалье, светить эту историю в милицейских протоколах. Разница в возрасте очень уж солидная, непременно какая-нибудь сука начнет стебало косостебить и похабные комментарии отпускать. Перебьются…
И твердо решил, что непременно покрутит этот следочек сам. Нужно будет поискать в «Рапире» и вокруг некоего Ромео.
Нужно. Не так уж много было у Смолина людей, которых можно назвать друзьями, а уж Шевалье… Если что, поломаем гада так, что всю оставшуюся жизнь будет ползать на манер черепахи и кровью плевать… Уроем козла… Ведь это мотив, еще какой мотив…
И тут же одернул себя: куда это его на крыльях мирной фантазии понесло? Ага, вот именно. Убийство из ревности было бы, пожалуй, именно что намеренным на фоне того, что, несомненно, произошло на самом деле. Теоретически рассуждая, мог все же сыскаться особо обозленный Ромео… но если учесть все, что к тому времени происходило вокруг «Рапиры», на эту версию отводится один процент. А остальные девяносто девять — известно на что. И никаких сомнений. Расфантазировался, выпал из реальности. Вот что делает даже кратковременная настройка на милицейскую волну…
Майор писал с приевшимся, скучным старанием.