— Купил.
— А снимочка этого Грачева-Овчинникова у вас нет?
— Вот чего нет… Описать могу подробно.
Он и в самом деле описал прохвоста с вымышленной, конечно же, фамилией так ярко и детально, что Смолин мог его, пожалуй, при встрече и опознать… но он понятия не имел, кто это. Совершенно незнакомая персона, абсолютно не связанная в памяти с тесным и немногочисленным, в общем, мирком шантарских антикваров — ни среди крупных такого нет, ни среди многочисленной мелочи. Стоп, а кто сказал, что липовый Грачев-Овчинников вообще имеет отношение к антикварному миру? Вовсе не факт. Шестерка нанятая — или использованная — для единичного задания… Между прочим, умно…
— Совершенно не представляю, кто бы это мог быть, — сказал Смолин. — Возле наших пенатов никто похожий не болтался… Ну, в конце концов, это и не важно. Работать мне все равно не с ним, а с Яриковым.
— У вас есть идеи?
Смолин улыбнулся открыто и весело:
— Найдутся. Собственно, даже не идеи, а одна старая заготовочка, которую я давненько уж держал про запас, подходящего случая не подворачивалось. А теперь, чует мое сердце, самое время…
— И что это?
— Позвольте уж я это пока при себе подержу, — сказал Смолин. — Из чистого суеверия — удачи не будет… Потом, когда все будет готово, и мне понадобятся деньги на накладные расходы…
— Аванс?
— Спасибо, не надо, — сказал Смолин. — Можно я фотографию заберу?
— Да ради бога. Еще? У меня их с полдюжины.
— Давайте, — сказал Смолин. — Пригодится… Думаю, уже денька через два я вам сообщу, как идут дела.
Багров, поднявшись вслед за ним, сказал мечтательно:
— Только как-нибудь так, чтобы он влетел на хорошие бабки…
Глядя ему в глаза, Смолин легонько постучал согнутым указательным пальцем по столу, надеясь, что это все же не пластик, а натуральное дерево.
— Если все пройдет, как я задумал — тьфу, тьфу! — он влетит на хорошие бабки. И при этом правоохранительные органы будет обходить за километр…
— Серьезно?
— Если все получится, — сказал Смолин. — Не переживайте, вы платите по факту.
— Да не в деньгах дело. Умыть гада хочется…
«Самое смешное, что мне тоже, — подумал Смолин. — Говорить об этом не стоит, но есть тут и маленький личный интерес. Чем меньше подобных долбаных варягов ползает по Шантарску — тем воздух чище. И уж если подворачивается возможность не просто подложить свинью неприятному субъекту, да еще и приличных денег поиметь, нужно хвататься обеими руками…»
— Я сейчас парнишку своего вызову, — сказал Багров. — Вас домой забросить?
— Нет, — сказал Смолин, улыбаясь все так же безмятежно и отрешенно. — Я скажу ему, куда. Прямо сейчас и начнем работать…
Вящей конспирации ради — чужой человек, в конце концов, случайный — Смолин попросил высадить его далеко от места назначения, у водонапорной башни из порыжевшего кирпича, довоенного и потому несокрушимого. Вежливо попрощался с креатив-менеджером и не спеша побрел по широкой пыльной улочке, где по обеим сторонам возвышались добротные коттеджи, и красивые, и весьма даже страхолюдные. С обеих сторон раздавалось яростное собачье гавканье. Убедившись, что надраенный джип скрылся за поворотом, Смолин пошел быстрее. Остановился у высокого забора — в отличие от окружающих не краснокирпичного, а дощатого, выкрашенного в блекло-зеленый цвет, погремел большим железным кольцом, служившим калитке вместо ручки. Далеко от ворот раздался собачий лай — но на одном и том же месте. Тогда Смолин безбоязненно повернул кольцо, поднявшее щеколду, вошел.
В центре участка соток из двадцати, посреди берез и сосен стоял одноэтажный домишко с мансардой, хотя и немаленький, но в подметки не годившийся окружающим особнякам: из посеревших от времени досок, с ужасно старомодными окнами и неуклюжей верандой, сплошь застекленной (разноцветные квадратики стекла в деревянной раме). Карат надрывался в будке, просовывая нос в щель меж дощатой дверцей и притолокой.
— Свои, свои… — процедил Смолин, уверенно направляясь к крыльцу, довольно-таки покосившемуся.
Обветшал домик изрядно — но в сорок шестом году, когда его в качестве дачи передали Шварцеву дедушке на вечные времена, он, конечно, смотрелся на фоне тогдашнего бытового неустройства сказочным дворцом. Шварц в свое время порывался снести к чертовой матери эту развалюху и построить добротный кирпичный коттеджик не хуже, чем у людей, благо и деньги были. Вот только папенька с маменькой насмерть встали грудью на защиту родового гнезда, запрещая менять в усадебке хоть что-то: вот помрем, заявили они, а тогда хоть небоскребы строй. Очень уж сильные лирическо-романтические воспоминания были у четы Кладенцевых с ним связаны: то ли они впервые здесь встретились в юном возрасте, то ли у них тут впервые произошло, то ли всё вместе. Лирика и романтика, одним словом. Шварц в конце концов отступил, так и не преодолев родительского сопротивления, домик так и стоял посреди россыпи новорусских коттеджей. Иногда отсюда возникали недоразумения: отдельные прыткие экземпляры, полагая, что все семейство Кладенцевых состоит из пришедшей в упадок интеллигенции, заявлялись с гнутыми пальцами и пытались участок купить — но, угодивши на Шварца, второй раз уже не появлялись, а там и вообще перестали маячить на подступах…
Единственная уступка, на какую Шварц родителей сподвигнул, — вполне современная котельная в подвале и модерновые алюминиевые батареи, ничем не напоминавшие чугунный совдеповский ужас (поскольку внешнего вида исторического поместья это не портило, папа-мама со вздохом согласились). Ну и изнутри Шварц развалюху утеплил как следует, так что обитал тут практически постоянно.
Ни единой машины Смолин во дворе не обнаружил — а это означало, что его бравые парни собрались гулеванить до упора, не озабочиваясь возвращением к родным пенатам. Даже Шварцевская «Целика» куда-то подевалась… ага, в гараже, сквозь приоткрытые двери видно.
Домишко был ветхий, но, надо отдать ему должное, обширный. Квадратов в сто пятьдесят. Иосиф Виссарионович, даром что сатрап, о своих ученых заботился — а Кладенцев тогда, в сорок шестом, хоть и был тридцати четырех годочков от роду, но стал уже профессором и получил первую из четырех своих Сталинских премий (за открытие шантарских платиновых месторождений, если кто помнит)…
Остановившись на крыльце, Смолин прислушался. Музыки внутри не слышалось, но доносился ритмичный топот, сопровождаемый бодрыми хоровыми воплями — посиделки уже, надо полагать, в разгаре.
Он распахнул простецкую дверь, привычно направился по длинному коридору в сторону топота и молодецкого пения — прямиком в гостиную, занимавшую добрую треть дома. Остановился в дверях, озирая происходящее с мудрой снисходительностью отца-командира.