– Но ведь если бы твоя сестра не…
– Заткнись, никто не давал тебе права говорить о моей сестре! – рыкнул Рок.
– Да нет, я ниче, – пошел на попятную слегка смутившийся Лист, – просто к слову пришлось. Короче, – заговорщицки блеснули его серые глаза, – ты намерен мстить.
– Намерен, – кивнул Рок и одним махом осушил свой стакан. – Понимаешь, с тех самых пор я пью и не пьянею, ем и не наедаюсь, люблю женщин и не наслаждаюсь.
– Да-а, – сочувственно вздохнул Лист.
Рок нахмурился, словно ему было стыдно за свою откровенность.
– Я хочу познакомить тебя с человеком, который может тебе пригодиться, – выжидательно взглянул на Рока Лист.
– С кем еще? – Углы губ Рока дернулись, но недоверчивая усмешка так и не обрисовалась.
– Пойдем, – Лист встал и направился к двери, – этот человек работает на суше, но ненавидит Михея не меньше тебя.
– Я не буду знакомиться, – заупрямился Рок, – пока не скажешь, кто это.
– Александр Васильевич Кондрашов, полковник милиции…
– Чтоб я с ментом знакомился! – прыснул со смеху Рок, который, несмотря на уверения в том, что воспоминания о семейной драме мешают ему испытать опьянение, немного захмелел.
– Это мент не простой, это мент золотой, назначенный не так давно из центра, – терпеливо разъяснил Лист.
– И что ему не нравится в Михее? – полюбопытствовал Рок.
– В не столь давние времена, когда ты был в Чечне, он претендовал на то, чтобы оттеснить Михея и самому «крышевать» Лугановых.
– Понятно, – саркастично усмехнулся Рок, – такой же пират, как и все прочие.
– Кто виноват, если наша держава заставляет искать пропитание кто чем может? – вскинул брови Лист.
– Сама держава, – усмехнулся Рок, – а если говорить откровенно: все то быдло, которое голосует за идиотов.
– Ну так как, познакомишься?
– А почему бы нет? – Рок усмехнулся и сделал неопределенный жест рукой.
Они вышли в коридор и постучали в каюту, находящуюся в конце небольшого коридора.
– Да! – раздалось из-за двери.
– Александр Василич, – обратился к менту Лист, – мой друг хочет с вами познакомиться. Разрешите представить: Рокотов Сергей. Вам это имя что-то говорит?
Навстречу приятелям с кресла поднялся довольно стройный мужчина выше среднего роста, лет сорока пяти. Его высоколобое лицо имело смугловатый оттенок, взгляд был настороженным и недоверчивым, крупный прямой нос и плотно сжатые губы придавали его наружности что-то жесткое и горделивое.
Светлые льняные брюки и желтоватая, в голубой квадрат, рубашка мешкообразно висели на нем, скрывая небольшой животик. Его рукопожатие было крепким и длительным, словно он не здоровался с незнакомым доселе человеком, а вербовал союзника.
– Очень приятно, – с убедительной звучностью произнес он.
– Мне тоже, – слегка улыбнулся Рок.
Лист и Рок сели на диван, полковник опустился в кресло.
– У нас у всех общий интерес, – выразительно улыбнулся Феклистов.
– Для того чтобы победить, недостаточно иметь общий интерес, – постарался отмежеваться Рок.
– Но у Александра Василича связаны руки… пока… – Лист намекающе посмотрел на полковника, а потом перевел взгляд на Рока.
– В любом случае хорошо, когда в лицо знаешь своего союзника, – выдавил улыбку Кондрашов. – Если у вас возникнут какие-то проблемы, обращайтесь ко мне, – великодушно добавил он, – в Тарутинский отдел милиции.
– Но ведь у вас связаны руки, – иронично заметил Рок.
– Для крупных акций, – многозначительно взглянул на него полковник, – но что касается разных мелочей…
– Мелочи я привык улаживать сам, – не слишком дипломатично ответил Рок, проявляя, с точки зрения Листа, досадную неблагодарность.
– Уважаю самостоятельных людей, – одобрительно кивнул Александр Васильевич, – но все же не пренебрегайте мной.
Его мужественный рот растянула лукавая сластолюбивая улыбка. Если в начале знакомства он был похож на кардинала Ипполито Медичи кисти Тициана, то сейчас это был сам Цезарь Борджиа, задумавший очередное отравление.
– Ну, – встал Лист, – я свою миссию выполнил – вас познакомил… А теперь нам пора.
– Еще раз: очень рад, – показывая крепкие белые зубы, улыбнулся полковник, – заходите.
Рок лишь кивнул в ответ. Заглянув в каюту к Дуднику и боцману, Рок приказал им сворачиваться. Вслед за Феклистовым он вышел на палубу.
– Смотри-ка, а небо опять заволакивает, – он посмотрел на запад, туда, где клубились невесть откуда появившиеся изжелто-серые облака, которые, простирая по окоему свою ватную слепоту, грозились поглотить солнце. – Ты веришь этому менту?
Он бросил на Листа пристальный взгляд.
– Отчасти, – осклабился Лист.
В этот момент на палубу поднялись Дудник и Череватенко.
– Пока он с нами, – пояснил Лист, – а там… Да что загадывать! – воскликнул он, стараясь выглядеть этаким беззаботным лихачом. – У Михея на него какой-то компромат. Какой – Василич не говорит. Если б этого компромата не было, париться бы сейчас Михею на нарах.
– Если, конечно, Михей не отстегнул бы этому менту, – скептически улыбнулся Рок.
– Кроме выгоды, мента иногда заботит самолюбие, – возразил Лист. – Нет, Василич – мужик правильный.
– Правильнее нас? – поддел Листа Рок.
– Лучше других ментов, – добродушно пожав плечами, пояснил Лист, – если они бывают лучше или хуже…
– Спускайтесь в лодку, – сказал Рок своим.
Дудник и боцман сошли по трапу и заняли свои места в лодке.
– Ты понимаешь, что вступаешь в борьбу не на жизнь, а на смерть? – Рок пронизал Листа острым взглядом.
– Конечно, – с серьезным видом ответил тот, – что делать, такая жизнь.
– Ну, бывай, – Рок шлепнул ладонью о раскрытую ладонь Феклистова. – До завтра.
Шагнув в лодку, он приказал отчаливать.
Лежа в объятиях Агды, устав от плеток и жестоких игр, Луганов дал волю слезам. Он не рыдал, не стонал, не вскрикивал – его плач был тихим и сладким, как в детстве. Агды лениво потягивала шампанское, от которого у Игоря пошла голова кругом. Кроме шампанского, его опьянял исходящий от Агды запах – она, как всегда, натерлась тюленьим жиром. Сейчас в этом кисловато-затхлом запахе Луганову-младшему чудилось что-то глубинное, прелое, запутанно-нерасчленное, точно он заново погружался в материнское чрево. Агды старательно укрыла его пледом, и это так растрогало Игоря, что он заплакал. Но едва он пообвыкся в этой упоительной атмосфере материнской заботы и ласки, как его лицо приняло одновременно страдальческое и злобное выражение.