– Прилично, верст сорок будет. Да ты не нервничай, к утру доберемся. Кто ж это тебя покусал?
– Волки, кто ж еще, – вздохнул Егор.
– Да-а, зверь нынче гнилой… Видать, полевок мало, мелких грызунов… Так-то волк – хищник правильный… умный то есть. Так просто с бухты-барахты нападать не будет. Ну, если корову чует или лошадь… А на человека – ни-ни. Боится, серая башка!
Митрич по-доброму рассмеялся.
– А вертолета ты не видел? – Егор встревожился, вспомнив о том, что его, по всей очевидности, должны были искать люди Шепелева.
– Не-а, – отрицательно покачал головой Митрич. – А что, за тобой охотятся и с воздуха?
– Охотятся, – подтвердил Егор.
– Странно, что еще не поймали.
Жар у Егора не ослабевал. Голова кружилась, и все медленно ехало перед глазами. Егор опустил веки.
– Худо тебе? – Митрич остановил лошадь, слез с саней и приблизился к Егору.
Достал из-за пазухи металлическую фляжку и приставил Егору ко рту.
– Пей.
Егор втянул отдающий хвоей острый запах самогона.
– На кедровых шишках самогон, – деловито пояснил Митрич, – да ты уже пил, только не помнишь. Я тебе давал, когда ты в отключке был, – усмехнулся он.
Митрич приподнял Егору голову, и тот сделал неловкий неэкономный глоток. Самогон пролился на куртку. Родионов поморщился.
– Давай еще, тайга хлюпиков не любит, – не отступал Митрич, – у меня такого добра навалом. Пей, не боись.
Егор снова хлебнул. Края фляжки противно липли к губам. Но следом за терпким запахом зелья его затопило сладкое ощущение разливающегося по телу тепла.
– Много тебе в твоем состоянии нельзя, а так, для эпатажу, как говорится. – Митрич сам глотнул из фляжки и довольно крякнул: – Лекарство…
Он сделал еще один внушительный глоток и рукавицей вытер губы. Они стали у него розовые как у младенца. Щеки тоже зарумянились.
Между тем день стал убывать. Небо серело и медленно гасло. Егор задремал. Ему чудилось, что он разговаривает с Кюкюром в самолете, летящим из Австралии в Антарктиду. А то виделась Ирина, которая якобы училась с ним в одном классе. У Егора постоянно смыкались глаза. Он просыпался от мнимого усилия – ему казалось, что он руками размыкает веки и взглянуть на Ирину ему никак не удается. Он, конечно, знает, как она выглядит, но видит ее умозрительно. Ирина ничего не замечает – ему с трудом удается скрыть свою непонятную слепоту.
Он снова вынырнул из забытья, потревоженный голосом Митрича. Тот не то напевал, не то ритмично самому себе рассказывал:
Вдоль тракта машины как птицы летели,
А сосны и ели… ту-ту… в колыбели…
Митрич повторил еще несколько раз эту стихотворную фразу и глубоко вздохнул. Он никак не мог заменить это «ту-ту» подходящим по размеру и смыслу глаголом.
– Черт! – выругался он и снова вздохнул.
Митрич продолжил стихоплетствовать. Егор рассеянно слушал его. У Митрича ничего не выходило, и он, плюнув, перешел к другому стиху. В нем говорилось о благотворном влиянии иконы Божьей Матери на неокрепшую детскую душу. Справившись с этим нехитрым, но искренним творением, Митрич удовлетворенно промолвил: «Хорошо».
Егор ловил себя на мысли, что ситуация изобилует абсурдностью. Вот он едет на санях, а какой-то полузнакомый мужик читает стихи, покачивая головой. Его ищут как преступника, Свердловск – черт знает где, Ирина – в Свердловске, Кюкюр застрелен. Он слушает кривобокие незатейливые вирши этого лесного гнома. Хотя на гнома Митрич похож лишь сутулой осанкой. А так он крепенький, хотя и не широкий в плечах мужик, отзывчивый, простой, невредный.
Егор слабо улыбнулся. Температура не спадала, все тело ломило, рана пульсировала. Но у него все же появилась перспектива.
– Так ты поэт? – заговорил он.
– Поэт, – спокойно подтвердил, словно лавры славы были самым обычным для него делом, Митрич. – Потому и ушел. Ну не совсем поэтому, – зевнув, поправился он, – надоело все…
После такого обобщения воцарилась пауза.
– Я лес люблю, волю, покой, – воодушевленно продолжил он, – а дома слишком много шума, дела, дела… То огород копай, то погреб чини, то воду носи… А я не только поэт, еще и писатель.
– Писатель? – усмехнулся Егор. – И что же ты пишешь?
– Рассказы. На романы пока духа не хватает, а рассказы – хорошо…
– О чем? – лениво спросил Егор.
– О лесе, о зверях, о приключениях… По-моему, неплохо выходит, – скромно похвалил он себя, – вот только с изданием ничего не получается. Дали в местной газете одной дамочке, ну, той, которая ошибки исправляет, так она весь рассказ испортила. Я не захотел его печатать.
Вдалеке тарахтел тетерев. Митрич машинально прислушался. Потом повернулся к Егору, весело подмигнул.
– И какие ж у тебя приключения? – вопросами Егор хотел отогнать от себя беспокойство по поводу разыскивающих его людей. – И смешные, и не очень… – помолчав, сказал Митрич. – Бывают даже грустные. Но мне больше смешные нравятся. Вот, например, такое. Окончил я лесной институт и послали меня в тайгу, лесником, практике учиться. Иду я как-то летом по лесу. Ну, с ружьем, понятно, как без него? Вижу – кедр огромный поваленный. Видать, молния сбила… Ага… Полянка, значит, маленькая… Ну, кедр-то и лежит. Я перелезаю через него и, значит, падаю… И прямо на медведя! Этот похабник, значит, ягод да муравьев нажрался и дрыхнет. Так вот, медведь-то ни хрена спросонок не понял и – наутек. Я – в другую сторону. Косолапый бежит, а из него говно свищет! Во как обосрался! – со смехом закончил Митрич.
Егор улыбнулся.
– У зверей, у них все как у людей. Испугался – обосрался! – разразился глухим хохотом Митрич.
Он опять достал фляжку и немного отпил из нее.
– Охочусь я часто: на лис, медведей, лосей, косуль, не говоря уж о зайцах и птицах! – гордо произнес Митрич. – Я ведь тебя чем лечить, думаешь, буду? Медвежьим жиром. Есть у меня еще тюлений жир. Один юкагир с Севера привез. Здесь улус неподалеку, от моей избы километров пятнадцать будет. Якутов там – раз, два и обчелся. Так вот, этот юкагир… На самом-то деле он якут, но клянется, что предки его юкагирами были и жили раньше где-то в низовьях Лены и на Индигирке… Только мне чудится, заливает он. А потом, у меня еще ягоды да травы припасены, сам увидишь! Хозяйство у меня небольшое, но дельное. Лошадь, две козы, куры…
Когда пучки сереющего света, пробивающиеся сквозь смыкающиеся в вышине кроны, померкли настолько, что под ветвями зашевелились синеватые, бутылочного оттенка тени, Митрич повернул налево. Через полчаса они выехали на узкую, извилистую, покрытую толстой наледью дорогу.
– Думал, побыстрее здесь будет ехать, да, видно, не очень, – мотнул он головой и снова приложился к фляжке. – Мороз нынче упорный…