В расшаркиваниях не было нужды — мое имя и должность в буквальном смысле горели у Этьенса перед глазами.
— Добрый день, директор, — поприветствовал я его. — А теперь будьте любезны объяснить, каким образом в вашей зоне ответственности произошло убийство?
В следующие секунды я уверился, что Этьенс не причастен к гибели Б. Б. Сайкса никаким боком. Верней, это высчитал секретарь — по косвенным признакам, вроде частоты дыхания, пульса и сужению капилляров — сообщив коротко, что субъект потрясен и испуган. Я в это время разглядывал директора Пенроузовской Академии, пытаясь составить о нем отдельное, с досье не связанное суждение.
Клаус Этьенс был смугловат и слегка раскос, как большинство нынешних европейцев; в черных волосах проглядывала ранняя седина. Другой на его месте воспользовался бы меланогеном, но среди руководителей Службы распространилась мода на внешние признаки старости. Подразумевалось, что высокопоставленные лица не станут продлевать жизнь в обход закона…
— Герр Михайлов… — выдавил директор. — Очень приятно.
— Вряд ли, — оборвал его я.
Таков курс Службы: никаких реверансов. Неважно, что в обычных условиях Этьенс погнушался бы ноги о меня вытереть — с высоты его положения меня заметить трудно. Сейчас в мой секретарь-имплантат загружены прокси-коды, позволяющие парализовать работу не только Башни, но и… я заглянул в открытый, будто сознание зомби, нейраугмент бельгийца — и дыхание ее директора.
— Господин Сайкс-старший, — так же резко продолжил я, плюхнувшись в кресло, — крайне недоволен. У нас есть основания полагать, что смерть вашего подопечного не была случайностью — чистой воды вранье, — а отчет, который ваша служба безопасности предоставила комитету, невозможно счесть удовлетворительным.
— Этот вопрос следовало бы переадресовать службе безопасности, — вяло попытался парировать Этьенс.
— Которая подчиняется вам, — пресек я его попытку «перевести стрелки». — Вы в ответе за ее проколы, как и за ее успехи. Что вы можете мне сообщить сверх того, о чем сказано в отчете?
Я поспорил с собой, как он ответит. Выиграл, разумеется.
— Д-да, собственно, ничего… — промямлил Этьенс. — Разрешите, я…
— Вы меня звали?
Голос наполнил кабинет директора, точно вода — могучим потоком, смывая мелкие предметы. Я, не оборачиваясь, вывел на край поля зрения картинки с нескольких камер слежения, так что мог разглядеть стоящего на пороге человека во всех подробностях.
Обычно индусы не отличаются высоким ростом. Этот составлял пресловутое исключение из правил: белоснежным тюрбаном он едва не задевал притолоку. Одеяние его составлял наглухо застегнутый долгополый кафтан цвета запекшейся крови, из-под которого выглядывали свободного покроя штаны. В первый момент вид ножен на поясе незнакомца поразил даже больше, чем его роскошные черные усы, прочерченные серебром, и расчесанная надвое борода — большая редкость в эпоху тотальной эпиляции. Потом я сообразил, кто может ходить с оружием по территории Академии. Даже с холодным.
— Судя по тому, что в последние семьдесят три секунды вы не посылали никаких сообщений — не позволял прокси-контроль со стороны моего секретаря, — вы вызвали начальника охраны еще до моего визита, я не ошибаюсь?
— Ошибаетесь, — тем же могучим баритоном ответил индиец. — Меня упредил паралич секретарского компа — каждые четыре секунды тот должен подавать сигнал «все спокойно».
До меня долетел слабый запашок пряностей, исходивший не то от кафтана, не то от самого незнакомца. В сложном букете ясно выделялись только коричные нотки.
Этьенс откашлялся.
— Позвольте представить — начальник СБ Академии, рават Адит Дев Каччва.
Поняв, что я не собираюсь оборачиваться, индус обошел стол, чтобы встать рядом с директором. Я использовал это время, чтобы бегло прошерстить базу данных — для начала встроенную. Оказалось, что «рават» — это не часть имени, а титул, ничего конкретного, впрочем, не подразумевающий, «Дев» — не фамилия, а второе имя, и «Каччва» — тоже не фамилия, которых у индусов, строго говоря, нет, а кула Солнечной линии. Очень интересно. Что такое «кула», алгоритм ты безмозглый?! Раджпутский клан.
Следовало догадаться самому. Индия сильнее других азиатских держав пострадала от бессчетных кризисов позапрошлого века, да так и не смогла толком оправиться. И в то же время драться за народоэкспортные квоты ее правительство не спешило — даже из ошеломительно нишей, грязной, раздираемой рознями страны население все равно не торопилось драпать. По понятиям фанатичных индуистов покинуть священную землю Арьяварты — значит навлечь на себя проклятие. После полутораста лет гражданской войны, перемежавшейся конфликтами с каждым из соседей миролюбивой Бхараты поочередно, других индуистов (а также мусульман, джайнов, сикхов и прочих) почти не осталось. В конце концов директорату Службы это надоело, и были приняты жесткие меры. Население Индии несколько уменьшилось, а квоты пропорционально упали.
Раджпуты занимали в нынешней Индии особое место. Они с давних времен составляли костяк армии и полиции, и после вмешательства колониальщиков вдруг оказались по большей части безработными либо покойниками. Но старинная гордость не позволяла им пахать или торговать. Оставалось служить в МнМтС (выбор немногих — структура современной армии плохо соотносится с традициями раджпутских кланов), подвизаться охранниками на слюдяных рудниках, где заключенные руками расковыривают камень в поисках последних чешуек, или идти на поклон к голубым мундирам. Из раджпутов набирались сипаиские полки, отменно послушные новым хозяевам и весьма полезные в рамках своих ограничений — индусы отказывались внедрять в себя дополнительные органы, столь любезные руководству Службы. Поэтому рават Адит носил на запястье всего лишь старенький инфор — надо полагать, фамильный, потому что белую крышку пестрили слепяще-оранжевые символы деванагари. В его-то мозгу не прячутся интелтроны…
Мой взгляд уперся в переносицу начбеза, скользнул выше… и рассудок без предупреждения рухнул в фугу.
Страшней всего бессловесность. Я мог бы нарисовать, начертить каждый изгиб, каждый извив золотых цанг, проследить блуждания каждого фотона между полированых граней каждого кристаллика, с точностью до ангстрем определить спектральные пики пропускания и отражения… но рассудок отказывался назвать предмет или хотя бы дать ему описание, соскальзывая вместо того в болото детализации, будто, добравшись до атомов, ядер, кварков, запечатлев в онемевшей памяти положение и свойства мельчайшей да составляющих предмет частиц, я дотянусь наконец, до истинного, магического имени — и даже эта надежда не могла облечь себя словами и лишь мычала безъязыко где-то в подкорке.
Вряд ли я выпал из потока бытия надолго — секретарь, натренированный отслеживать волны моей энцефалограммы, отреагировал сразу же. Короткий импульс в замкнувшиеся нейронные цепочки — и предмет получил имя. Иерархическое дерево мелочей схлопнулосъ к своему корню.