И с этим противником мне уже доводилось сталкиваться. Обходя ловушки, не оставляя следов, пуще всего — не прибегая к разрушительным, с головой выдающим чужака паролям и кодам, я нащупывал те редкие нити управления, которые только и требовались мне, чтобы не просто завершить задуманное, но — выжить при этом.
Это был дурацкий план. Слишком сложный. Но другого у меня не было на примете.
Кроме того, замысловатая конструкция покоилась на очень устойчивом фундаменте: человеческое внимание, как ни крути, ограниченно. Даже напустив в лос мириады вирусов-джиннов, даже раскатав поле рассудка в тонкий блин, невозможно уследить за всем, что творится на планете.
Если враг заметит, что я делаю, прежде чем менять что-либо, будет уже поздно — наши останки сгорят в пламени призрачных крыльев. Разбитая на самонаводящиеся пакеты, команда ушла в сеть. Кости брошены, Рубикон перейден, карты сданы — поздно, в общем, метаться.
— Госпожа Новицкая, — с формальной вежливостью обратился я к своей невольной сообщнице. — Приготовьтесь. Сейчас будет жарко.
Она пожала плечами. Понимает, что я выразился не только фигурально. Просить ее последить еще и за Деборой Фукс я не стал — этим займется простенький джинн. Для посадки потребуется вся вычислительная мощность наших аугментов.
Еще на полпути к Габриэлю, на развороте перед началом фазы торможения, мы залатали прорехи в абляционном слое. «Мы» в данном случае звучит дерзковато: когда Новицкая поняла, какой панический ужас вызывает у меня перспектива снова оказаться за бортом, она сама залезла в скафандр, а я даже не мог отвлечь ее беседой, потому что залил мозги наркотиками до такой степени, что мысль о космической бездне уже не вызывала у меня ацетилхолинового шока. Но сделать это было необходимо. Атмосфера Габриэля недостаточно плотна, чтобы исполнить тот трюк, который Тоомен с таким успехом продемонстрировала над третьей планетой Адоная, — перейти на планирующий полет из вертикального спуска «на столбе огня». Теоретически этому ничто не мешало; но если на Самаэле в случае ошибки у нас оставалось еще несколько километров на маневр, то в куда более разреженном воздухе Габриэля малейший просчет выводил нас на столкновение с поверхностью. Учитывая, что ни я, ни Новицкая не хранили в аугментах пилотских алгоритмов, а программное обеспечение «Кометы» было рассчитано на работу с профессиональными орбитальщиками, чьи интребрейны составляли с кораблем в буквальном смысле слова одно целое… я решил не рисковать. Разумеется, оба мы подгрузили пилотские программы из бортового банка данных, но одно дело — ввести алгоритм в оперативную память, и совсем другое — пользоваться им как мастер. Нам и так предстояло совершить несколько вполне акробатических кульбитов, потому что, хотя покуда богмашина спокойно парила в небесах над планетой, никто не мог гарантировать, что ее не привлекут испытания очередного прототипа А-привода. Или запуск новой баржи — потому что «Комета» вряд ли переживет посадку. Извини, корабль, ты хорошо послужил… но своя голова мне дороже.
Чтобы пользоваться нейраугментом, необязательно разговаривать на архаичном ассемблере. Возможно, богмашину сотворили существа, куда более развитые, чем люди, но применить плоды их трудов я как-нибудь да сумею. Все-таки машина Предтеч была сотворена, чтобы возвращать к жизни такие, как Габриэль, холодные миры. Нехитрый расчет, проделанный мною на основании затребованных инкогнито с поверхности сведений, подтвердил это. Оставалось вернуть ее в рамки заложенной программы.
По тому же негласному договору мы с Новицкой разделили зоны ответственности. Мне принадлежало управление кораблем, она же делала возможным это управление, отслеживая неполадки в искалеченной бессчётными правками операционной системе, удерживая все системы корабля в рабочем режиме. Это значило, что право первого хода принадлежит мне… хотя, по правде говоря, команду подал не я, а джинн, выжидавший, покуда «Комета» не достигнет определенной точки орбиты. Мне оставалось только стискивать рефлекторно мокрые от пота кулаки.
А-привод заговорил снова — в предпоследний раз. Баржа тормозила над продутым дранг-бурями экватором планеты. И снова, как неделю назад над Самаэлем, зеленое зарево на границе атмосферы возвестило о приближении терраформера. Машина двигалась рывками, то замирая в противоестественной неподвижности, будто ее создатели, помимо всех прочих достижений, нашли способ отменить закон всемирного притяжения, то вдруг простирая истонченные крылья вперед и как бы подтягиваясь на них. Складывалось впечатление. что в мало-мальски плотной среде — а даже высокая орбита пролегала сквозь экзосферу Габриэля — она не могла поддерживать равномерное ускорение. Но невзирая на судорожные прыжки, безмозглый робот следовал по пятам за ТФ-приводом, удерживаясь на небольшом расстоянии. На это я тоже рассчитывал.
По мере того, как падала относительная скорость, тяготение брало свое. Баржа по кривой начала уходить вниз, к поверхности… и вечное падение внезапно стало очень скоротечным.
«Только бы она не потеряла нас, — молился я. — Только бы засекла, когда привод заработает вновь». Очень скоро двигатель придется выключить… собственно, уже пора, иначе мы так и врежемся в ионосферу хвостом вперед… и не включать снова, покуда челнок не войдет в плотные слои атмосферы, где сможет какое-то время прикидываться реактивным самолетом. Но не раньше. И так у нас есть хороший шанс сгореть метеором, если обшивка даст слабину во время торможения.
Температура обшивки начала расти. Чем ниже мы будем спускаться, тем сильней станет трение о воздух, тем плотней будет облако плазмы вокруг стремительно мчащегося аппарата. Абляционная пена уже начинала смазываться, затирая неровности, дельфиньей кожей облегая неказистые контуры баржи.
Перегрузка. Мы находились в падении — да, но отнюдь не свободном. «Комета» теряла скорость, а наши тела, забывая об этом, стремились продавить перевернувшиеся ложа, распластываясь под прессом инерции, покуда корабль огненным болидом сверлил атмосферу. Сквозь кровавую дымку я наблюдал, как плывут и распадаются диаграммы, как пытается баржа свалиться в летальный штопор — центр тяжести корабля сместился оттого, что бак для активной массы показывал дно, по всем расчетам нам едва должно было хватить топлива для посадки. Я отдал запоздалую команду перекачать в топливный бак все содержимое рециркуляционной системы — к счастью, Тоомен, составляя план переоснашения баржи, подумала о такой возможности, потому что обычному стелларатору нужно совсем другое горючее. Но этого было мало. Маневровые двигатели с трудом выравнивали неуклюжую тушу, расходуя последние капли химического топлива, и его мне возместить было уже нечем.
Обзорные камеры отключались одна за другой по мере того, как расплавленная масса заволакивала бериллокерамические объективы. Мы неслись в пламенном ореоле, руководствуясь только показаниями приборов.
Кровавый индикатор запасов химтоплива вспыхнул пронзительной сапфирной искрой и погас. Все. У нас остался только маршевый двигатель. Который может лишь разгонять непокорную глыбу титана и керамита, в то время как наша главная задача — сбросить скорость, покуда обшивка не протерлась о воздух до дыр.