Старикан фыркнул.
Меня в это время терзало мучительное расхождение между стремлениями и возможностями. Разум искал путей к выходу, требовал биться в оковах, рвать сталь, отковыривать, в конце концов, проклятую мушку — но все эти побуждения гасли где-то на уровне ретикулума, оставаясь приятной абстракцией. Куда приятнее было висеть в объятиях холодных лент, пускай режущих кожу и впивающихся под ребра, зато не шевеля и пальцем, словно мяклый пакет…
— Без излишеств… — пробурчал старик, передразнивая напарника. — Дурачье… Тут же простым аканом не обойдешься, тут глаз да глаз нужен… это значит, мониторы поставить, а ну как он у меня на столе копыта откинет… меня же на его место в два счета…
С этими словами он проворно вгонял катетеры — в правую подключичную вену, в левую локтевую, лепил датчики биомонитора, превращая распятую на щите фигуру в подобие манекена для студентов-медиков.
— Руки, руки ему зафиксируй, — прикрикнул старикан. — А то биться начнет… Вот так.
Тонкие трубки, наполнившиеся было кровью, промыл прозрачный физраствор.
— Ну, и главное…
Групарь замычал даже в наркотическом сне, когда тонкое сверло пронизало череп. Поглядывая на биомонитор, старик аккуратно вогнал под кость последние микротрубочки — для взятия проб ликвора, и для подачи препаратов, и залепил подтекающую кровью и прозрачной, словно слезы, жидкостью дырочку наспех пережеванной резинкой.
— Вот так, — удовлетворенно пробормотал карел. — И стандартный набор…
Он проворно отковырнул мушку с яремной вены групаря и, не дожидаясь, покуда тот очухается, пробежал пальцами по сенсорной панели универсального инфузора, заряженного целой батареей ампул с какими-то препаратами — в большинстве неотличимо-прозрачными; лишь некоторые выделялись темным пластиком, или блеклой желтизной раствора.
Групарь закричал.
Это было так неожиданно, что я вздрогнул, несмотря на охвативший меня блаженный паралич. Старик с неудовольствием мотнул лысой белой башкой.
— Эк я неудачно… — пробормотал он, поспешно налепляя две мушки по обе стороны адамова яблока.
Истошный, дрожащий вопль прервался так же неожиданно, как зазвучал. Групарь по-прежнему втягивал в легкие воздух, чтобы вытолкнуть — диафрагмой, межреберными мышцами, брюшным прессом — но парализованные голосовые связки могли издать только слабое шипение.
И тут я понял, что инфузор предназначался не для медикаментозного допроса.
А для медикаментозной пытки.
— Ну вот, — удовлетворенно проговорил старик. — Так его можно и оставить… на пару часов… ты за монитором-то последи…
— Теперь-то этого? — с надеждой осведомился тот, кто стоял за моим плечом.
— Мгм, — решительно кивнул палач.
Кто-то внутри меня бился, исходя от ужаса воем, а сознание, будто отрешившись от грядущих ужасов, меланхолично выстраивало и отбрасывало планы спасения — все, как один, негодные.
Я ожидал, что сейчас в поле моего зрения вкатится еще одна тележка с пыточным инструментарием. Но вместо того притягивавшие меня к щиту ленты внезапно ослабли, и я кулем свалился бы на пол, не поддержи меня за плечи двое крепких лысиков. Вяло скосив глаза, я увидел на безволосом темени одного из них нарисованное окно, полное как бы выпирающих из него арабесок, носивших неприятное сходство с извилинами. Меня подхватили поудобнее и поволокли; мелькнули белые стены, дверь, длинный коридор со множеством ответвлений… какой-то служебный рег, может быть, даже подкупольный.
Я с усилием повернул голову, преодолевая страшную вялость. Еще двое отцепляли с панели обмякшую Элис; лысики двигались ловко и равнодушно, словно уже не воспринимали тело в своих руках как живое. Оружия я не заметил ни у кого — неудивительно. Какого сопротивления можно ожидать от пропитанных нейротропами пленников? Да и не в стиле это карелов. Не случайно ведь их головорезы были так неловки, так легко совались под удар или плазму. Не в этом сила их дома. Наверное, правда, что профессия меняет человека, потому что я не встречал еще ни одного нормального психиатра, и ни одного честного гипнурга.
Надо снять мушку… или сделать что-то еще… иначе я просто засну перед смертью! И тут мне в голову пришла идея. Я расслабился, чтобы не вызвать подозрений групарей, закрыл глаза, и, прислушиваясь к мерному топоту шагов, вызвал в памяти звук, впечатанный в мои нейроны огненным клеймом: далекий вой древних реактивных двигателей.
— Flying from Miami Beach BOAC…
И с первых же слов репрограммы шаги начали замедляться. К концу первой строки гулкие удары подошв об пол раздавались, как похоронный звон. Репрограмма разворачивалась во мне горячей бело-голубой волной, противодействуя наркотику.
Я вырвался из державших меня ленивых лап — конечно, не ждут сопротивления, гады! — нанес удар сначала одному, потом второму охраннику, сорвал пластиковый кружок со лба — наркотик тут же начал вымываться из крови, и я ускорился до боевого ритма. Удар… прыжок, и удар, и по почкам, и под дых, и в точки «подчинения и успокоения»… как я вас сейчас убивать буду! Хорошо, что никто из карелов не сообразил снять костные фиксаторы, поставленные в медпункте при лыжне. С переломанным бедром я бы никуда не убежал.
Кончался второй куплет песни, я молотил направо и налево, судорожно соображая, что если в течение ближайших шести секунд реальвремени не пробьюсь, то напрасно я сопротивлялся. Лысики отлетали от меня, как из гаусспушки, только медленнее, но почему-то лезли снова и снова — или это прибыло пополнение? За три секунды? Тут меня ударили сзади по почкам. Я согнулся, разворачиваясь, получил еще один удар — по шее — и рефлекторно отскочил, уходя от следующего.
Набросившийся на меня групарь тоже работал на репрограмме, в сжатом времени. Я назвал бы это поединком на равных, если бы не то, что мой противник находился в превосходной форме, а я не спал двое суток и был за это время неоднократно бит. Несколько ударов я пропустил, потом поднапрягся и достал-таки паразита, крепко приложив по болевым точкам. Но боль в сжатом времени почти не ощущается — ретикулум не пропускает лишние сигналы к коре (у некоторых бойцов на время действия программы даже пропадает цветность зрения) — и, чтобы вывести противника из строя, нужно нанести ему серьезные травмы. Руку я ему сломать успел, но этим мои успехи и ограничились. Оценив в первые же субъективные секунды, с кем столкнулся, противник просто выматывал меня — знал, что в песню я вошел раньше него, и резерв выжгу первым.
И тут к нам подбежала Элис. Я был настолько поглощен поединком, что не успел даже удивиться — почему она бежит, а не перешагивает медленно-медленно, зависая в воздухе и выпадая из поля зрения, неровными рывками, по мере того, как сетчатая формация сортирует поступающие данные. Мир стремительно серел, размазываясь, я с трудом уклонился от летящего мне в голову кулака — «You know how lucky you are… boy!» — рефлекторно выставил блок…