– Меня вчера смутил наш революционер, – пояснил Никольский. – Говорил: матросы несколько раз видели мельком козодоев. Я начал приглядываться, и вот… смотрите.
– Ничего не вижу, – признался Обручев, придвигаясь поближе.
– На вон той толстой ветке, у самого ствола, – показал зоолог. – Почти сливается с корой.
– Все равно не… Подождите!
Приплюснутый нарост на ветке пошевелился.
– Сейчас я его… – пробормотал Никольский, напрягаясь. – Есть!
Обручев заметил в руках товарища сачок для ловли бабочек, только когда белый муслиновый мешочек поймал в полете сорвавшееся с ветки существо. Послышался сдавленный писк, но зоолог уже накрыл бьющуюся в складках добычу для надежности еще куском ткани.
– Вот теперь ты от меня никуда не денешься, – с удовлетворением промолвил Никольский.
– А что вас так привлекло в этом… козодое? – поинтересовался геолог. – Мы уже немало видели здешних не вполне птиц… как бы их наречь, не думали еще? Ornithoides? Paraves?
– Последнее будет получше, но по-русски звучит неудачно. Что за слово такое – «параптицы»?
– Нептахи, – хмыкнул Обручев. – Но вы не ответили.
– Ну, если вы не заметили, перед нами вовсе не птица. И даже не, э, нептаха. – Никольский лихо щелкнул пальцем по шевелящемуся комку ткани. – Не трепыхайся! Да, о чем это я? Сейчас распутаю нашего пленника, и сами увидите, какая нам интересная добыча попалась.
Он осторожно запустил руку под складки.
– А главное, – продолжал он, – она живая, и я надеюсь сохранить ее в таком виде до самого возвращения. Понимаете ли, Владимир Афанасьевич: рисунки, кости, заспиртованные образцы – это прекрасно, но разве не лучше ли было бы доставить в Петербург живое подтверждение нашим словам? Если, – добавил он справедливости ради, – мы найдем, чем кормить это существо. Насекомоядные обычно хорошо переносят неволю… Как думаете, что со мной сделают господа офицеры, если я начну выращивать мясных червей?
Геолог поморщился.
– Как бы в таком случае нашему «Манджуру» не повторить судьбу одного броненосца с Черноморского флота, – ответил он. – Ну, показывайте ваше чудо… в перьях. Или без перьев.
– Как бы оно меня за палец… – озабоченно пробормотал Никольский. – Ну, смотрите.
Жестом фокусника он сдернул муслиновый сачок. На тыльной стороне его ладони трепыхалось, пытаясь вырвать из человеческих пальцев заднюю лапку, престранное животное.
Конечно, это была не птица. В первый момент Обручеву показалось, что перед ним летучая мышь. Только попавшая под паровой каток. Потом он понял свою ошибку. Это существо и к млекопитающим не могло иметь отношения, невзирая на мягкую серо-бурую шерсть, покрывавшую все его тельце, за исключением самых краев кожистых перепонок. Вдоль хребта тянулись две темные полосы, сливаясь вместе черной кисточкой хвоста.
– И впрямь чудо, – довольно заметил зоолог. – Какой красавец, гляньте только.
– Но ведь это птерозавр, – осторожно промолвил Обручев.
– Именно! – Никольский сиял, как начищенный пятак. – Крылатый ящер. Хотите сказать, что мы уже наблюдали сордесов вблизи и даже вскрывали?
Геолог кивнул, не сводя взгляда со зверюшки. Существо упорно стремилось вырваться из рук, но не дергалось отчаянно, как можно было бы ожидать, а потягивалось всем телом размеренно, как живой метроном.
– И тем не менее это крохотное создание гораздо интереснее огромных сордесов, – заключил Никольский. – Вот оно как раз представляет собой эволюцию в действии.
Обручев молча поднял брови.
– Судите сами, – пояснил зоолог. – Мы видели множество разнообразных… нептах, помилуй меня боже, привязалось слово! И все они были небольшого размера: самым крупным, пожалуй, можно считать ихтиорниса. Встречали также птерозавров нескольких видов. Все они были огромны и весьма схожи обликом и образом жизни. Объяснение такой картине я вижу только одно: птицы, еще не развив свои преимущства полностью, уже начали вытеснять птероящеров в те ниши, откуда выбить их будет не так легко – например, крупных крылатых охотников и падальщиков. Существо, которое мы так своевременно поймали, должно быть, реликт тех времен, когда птиц еще не существовало и за насекомыми охотились хищники другого рода. Смотрите, как здорово оно приспособлено к воздушной охоте!
На взгляд Обручева, мохнатое создание было приспособлено к тому, чтобы пугать впечатлительных барышень, хотя было в нем и своеобразное очарование, свойственное мелким пушистым зверюшкам. Огромные темные глаза смотрели жалобно – пока не замечаешь, что в них нет ни единого проблеска мысли. А уж когда существо приоткрывало широкую жабью пасть, шевеля перистыми усиками и обнажались мелкие острые зубы, всякая симпатия умирала напрочь.
– Насчет отсутствия крупных птиц вы не совсем правы, – заметил геолог. – В канзасских отложениях сантонского яруса – середины верхнего мела, – исследованных Маршем, найдены остатки гесперорниса, своеобразного мелового пингвина: нелетающий рыбоядный… хм. А ведь вы правы. С трудом могу представить себе ныряющего птерозавра. Птицам проще эволюционировать в плавающие формы, в то время как летательная перепонка не годится для ныряния и с трудом позволит оторваться от воды. Мы же видели, что сордесы хотя и выхватывают добычу из моря, но волн при этом крыльями не задевают.
– Вот вам и срез эволюционного процесса, – отозвался Никольский. – Когда более гибкая группа начала вытеснять менее гибкую, но процесс еще не завершился. Эти милейшие создания будут существовать до тех пор, пока существует их добыча – крупные сетчатокрылые, и пока… – он сбился, формулируя мысль, – пока неспециализированные птицы не станут более эффективными охотниками на эту добычу, чем достигшие предела приспособления птероящеры.
Он помолчал.
– Совершенство в эволюции – это не вершина. Это глубина падения.
– Тогда почему все живое тянется к нему? – спросил Обручев, вглядываясь в черные капельки звериных глаз.
– А почему все на свете падает вниз? – ответил зоолог вопросом на вопрос. – То, о чем мы говорили с товарищем Щукиным, – принцип наименьшего действия в применении к биологии.
Он рассеянно погладил птероящера по мохнатой спинке. Животное не обратило на это внимания, поглощенное попытками вырваться.
– А тебя, – ласково проговорил зоолог, обращаясь к своему пленнику, – мы с почетом доставим в столицу. Такой обширной аудитории, как будет у тебя, не знала ни одна дива. Тебя будут изучать выдающиеся биологи, тобой станут восхищаться монархи и аристократы. Спой, светик, не стыдись…
Тварь пискнула, будто по заказу.
– Ах ты моя прелесть! – восхитился Никольский.
– Ей бы клетку подыскать, – напомнил практичный геолог. – Или ящик. Вы же не собираетесь пригреть это существо на груди?
– Пригревать его не надо, – отозвался зоолог, – оно теплокровное. Но запереть стоит непременно. А то до сих пор нам, Владимир Афанасьевич, фатально не везло с живыми образцами. Ихтиорнису свернул шею наш… товарищ.