– Мы сворачиваемся. Те палатки, что уже установили, бросаем здесь, а все остальное тащим дальше, за холмы.
– Герр майор, вы сказали «бросаем»? – Штромм явно не поверил услышанному.
– Да, именно так я и сказал. – подтвердил Форбек. – Оставляем их здесь.
– Но, герр майор… – Боцман, прослуживший на канонерке без малого пятнадцать лет, похоже, испытал шок – настолько сильный, что даже решился возразить офицеру. – Это же казенное имущество! А здесь кругом эти адские твари шныряют… и русские!
– Русский лагерь на другом берегу ручья, – отмахнулся от него майор. – И ваши палатки нужны им еще меньше, чем динозаврам. Давайте-давайте, действуйте – я хочу, чтобы мы убрались отсюда как можно быстрее. И вы тоже! – Последняя фраза относилась уже к приват-доценту.
– Но, – начал Беренс, – я не совсем понимаю. Вы же сами выбрали это место для лагеря!
– Совершенно верно, – кивнул майор. – Но в тот момент я не размышлял над тем, насколько хорошую мишень для корабельных пушек он будет представлять.
К чести приват-доцента, он хоть и не сразу, а после полуминутной задумчивости, самостоятельно, без подсказки догадался, для чьих пушек могут стать целью их палатки.
– Вы в самом деле считаете, – задушенным шепотом просипел он, – что англичане могут напасть на нас?
– Могут, – серьезно подтвердил Форбек. – Не скажу, что это произойдет обязательно… но если произойдет, я предпочту находиться вне досягаемости калибров этого чертового сундука из кладовки еще Ее покойного величества королевы Виктории.
– Но… мой бог, зачем им это?
– А вы не догадываетесь? Да вот за этим! – Майор вскинул руки, будто охватывая исполинский кратер. – Новая земля, огромный остров, а может, и целый континент, а эта прекрасная бухта – единственный приличный порт на несколько дней пути в обе стороны. Очень может быть, что на всем этом чертовом побережье нет другой столь же удобной бухты. И единственная помеха, которая сейчас мешает джентльменам под «Юнион Джеком» объявить все эти земли собственностью британской короны, – наш малыш «Ильтис»… да еще и русские, но на их лагерь и одного «чемодана» хватит.
– Однако… – растерянно пробормотал Беренс, – не могут же они, в самом деле…
– Англичане – и «не могут»? – рассмеялся Форбек. – Расскажите это датчанам, чей флот Нельсон утопил прямо посреди копенгагенской бухты. Или испанцам… вы ведь наверняка не знаете, как именно британцам достался Гибралтар? После неудавшегося штурма они потребовали у гарнизона крепости сдаться, угрожая в противном случае уничтожить всех жителей города… начиная с тех, кто укрылся в окрестных монастырях.
– Нет, конечно, я понимаю, что в прошлом происходили всякие… вещи. Но сейчас! Мы все-таки живем в двадцатом веке.
– Конкретно мы сейчас живем непонятно в каком веке, – сняв шлем, Форбек аккуратно промокнул платком вспотевший лоб. – Если теория вашего коллеги, доктора Хеске, и впрямь верна, – а все, что мы пока видели, говорит в ее пользу! – то мы сейчас в черт-те скольких миллионах лет от двадцатого века. Это во-первых. А во-вторых – разве в двадцатом веке у людей выросли нимбы над головами или хотя бы крылья?
– Значит, красная полоса вдоль крыла… – Дмитрий Мушкетов дописал строку, отставил непроливайку и только после этого позволил себе поднять голову. Ему очень неловко было пялить глаза на свою собеседницу, но пересилить себя до конца он никак не мог. С каждой новой беседой асванг Тала привлекала его все больше. Можно было даже сказать – привораживала.
«Асванг» означало «ведьма» – bruja, как говорил Поэртена, хотя, по мнению наслушавшегося самых диких баек геолога, правильнее было бы выражаться «ламия». К сожалению, кроме русских офицеров, никто на борту «Манджура» не был знаком с греческой мифологией. Даже довольно образованный для моряка Рэндольф. Асванг перекидывались в чудовищ по ночам, пожирали внутренности нерожденных детей и вообще служили для филиппинцев универсальным пугалом.
Геолог Мушкетов не верил в нечистую силу – ни в кобольдов, ни в горных духов, ни тем более в ламий. Но понять невежественных и суеверных азиатов, как ему казалось, мог. Тала и впрямь была очень странной.
Отчасти общение с нею подрывало мировоззренческие устои молодого ученого. Годы учебы в Горном институте сформировали в нем интеллигентское убеждение, будто образование отражает ум, и даже экспедиция по реке Лене, в которой он принимал участие студентом, лет пять тому назад, не столкнула его с людьми, которые могли бы это ложное мнение подорвать. Бесфамильная Тала стала для него живым, потрясающим примером того, как глубокий природный ум может сочетаться с ошеломляющим невежеством.
Рассудок филиппинки, жадный до всякого знания, впитывал все, до чего мог дотянуться, черпая сведения из подслушанных бесед, оговорок, обрывков. В отсутствие систематического образования усвоенное складывалось, как могло, в уже существующую картину мира: мира, где пароходы безо всякого труда сосуществовали с демонами, а формальная логика едва пробивалась из-под нагромождения нелепиц и суеверий. Результаты потрясали. В один момент Мушкетов едва не бросил затею расспросить Талу о повадках виденных ею доисторических существ, когда в процессе расспросов выяснилось, что слово «тикбаланг», которым филиппинцы называли гигантских травоядных ящеров, означало демона в виде человеко-коня. С длинными ногами, как наивно пояснила женщина.
– Но почему демона?! – не выдержал геолог.
– Если оно похоже на тикбаланг, – рассудительно ответила Тала, – и ведет себя как тикбаланг, оно и есть тикбаланг.
– Да, – не отставал Мушкетов, – но как можно знать, что зверь похож на демона, если ты демона никогда не видел?
Филиппинка пожала плечами: это вообще был ее любимый жест.
– Но я знаю, какой из себя тикбаланг. Это он и есть.
Идея «порочного круга» пока оставалась для нее недостижимой. Впрочем, Мушкетов не оставлял надежды: ему за день удалось втолковать Тале принцип исключенного третьего.
– Иногда нет полосы, – добавила филиппинка, будто очнувшись. – Одни есть, другие нет. – Она помолчала. – Разводят котлы.
Перед мысленным взором геолога предстала устрашающая картина огромных птиц – он так и не видел живьем загадочных птиц-бесов, и его воображению они представлялись чем-то вроде рукастых страусов – кидающих уголь в топку. Потом он сообразил, что хочет сказать Тала. В трюме «Манджура» заработали паровые машины.
Мушкетов уже собирался задать следующий вопрос, когда ему пришло в голову, что в решении капитана идти под парами есть что-то несуразное. Запасы угля в ямах невелики: их едва должно было хватить на то, чтобы пересечь на машинном ходу пояс бурь, протянувшийся вдоль Разлома. Если их приходится тратить до срока, рискуя отдаться на милость ветров в самый рискованный момент, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее.
– Надо бы узнать почему, – проговорил он, поднимаясь на ноги.