Писателей, наверное, тоже.
— Есть, конечно, какое-то чувство нереализованное, — задумчиво сказал Иван. — Может быть, я мог бы сделать больше. Мой последний бизнес, игрушки… Классная была идея… Миллионная. Я едва ее не раскрутил… — Он вздохнул. — Черт с ней. Я всем доволен.
— И я.
Он покраснел и засмеялся.
— Мы говорим, как старики.
— Ничего удивительного, брат. Мы слишком много читали русской классики. Пушкин писал о тридцатилетних ветеранах, вышедших в отставку генералами. У Толстого, если помнишь, Анна Павловна Шерер — бодрая, «несмотря на свои сорок». Мы и есть старики. Биологический возраст ничего не значит. Главное — объем пережитого.
Иван сказал, что согласен, и облизал крем с ложечки.
В определенном ракурсе брат очень похож на типичного «сытого русского». Не «нового русского» из девяностых — эти уже в могиле, или в Лондоне, — а на современного, образца нулевых годов. Он плотный, круглый, коротко стриженный блондин. Слава богу, он хотя бы не носит шорты. Или майку «Привет из Египта». Ну, и взгляд, у него все-таки взгляд бойца, так смотрят через бруствер; он слишком многое повидал, однажды был похищен и неделю провел в плену у подмосковной братвы, — а нынешние «сытые» в подавляющем большинстве имеют глаза фуражиров, тыловиков, людей из обоза.
Нет зрелища более странного, чем вид благополучного русского человека. Особенно любопытны родившиеся в конце восьмидесятых, проскочившие девяностые в качестве сопливой детворы. Теперь они окрепли, такие пупсики в скандинавском румянце, иного двухметрового юношу невыносимо хочется пощекотать двумя пальцами. Ухоженный, расслабленный русский к двадцати пяти годам норовит набрать вес, у него щеки, жопа и живот, и он не способен скрыть самодовольство. Социальная маскировка ему неведома, он всегда выглядит в точности на ту сумму, которую зарабатывает.
А вот брата моего благополучие не испортило, он его получил не в результате роста цен на энергоносители, и не система потребительского кредитования сделала его спокойным и благодушным.
Потом нам помешали. Подошла девушка и попросила сигарету. Я немедленно отдал всю пачку; дама не отказалась. Вернулась за свой столик, одинокая и независимая. Подождав минуту, я предложил ей присоединиться.
Присмотрелся. Коротко стриженная полная брюнетка в массивных клипсах. Некрасивая, но приятная, лет тридцати. Назвалась Аллой. Усаживаясь, совершила много кокетливых телодвижений.
— Мы братья, — сразу сообщил я.
— Непохожи.
— Настоящие братья всегда непохожи.
Мне симпатичны толстухи, затянутые в узкие одежды. Их всегда немного жаль. Забавно наблюдать, как их телеса рвутся наружу из штанов.
— Вы не думайте ничего такого, — предупредил я. — Мы с братом скромные, усталые, женатые и многодетные. Мы не ищем женского общества.
— Тогда зачем вам я?
— Черт его знает.
— Мгновенный импульс, — подсказал Иван.
— Вы типичные современные мужчины, — смело усмехнулась толстуха.
— О! — я обрадовался. — Расскажите о типичных современных мужчинах.
Она села напротив меня, рядом с Иваном. Это мною было специально подстроено, я всегда любил провоцировать брата на приключения.
— Ну, не совсем типичные, — она улыбнулась. — Вы, конечно, интересные, оба. Вы, это… смотритесь. Наверное, в прошлом вы натворили много дел.
— Ну, — Иван кашлянул, — не так чтобы уж.
— Стоп, — сказал я. — Давайте вернемся к типичным современным мужчинам. Мне интересно.
— Они все скучные, — с вызовом объявила брюнетка. — Усталые, скучные и жадные.
— Но мы не жадные, — возразил я. — Брат, ты жадный?
— Не думаю, — сказал Иван.
— Вот видите. А ваш муж? Он тоже скучный и жадный?
— Я не замужем.
— Почему?
— А мужиков нет нормальных. Или, может, мне просто не везет.
Она извинилась и ушла в туалет. Иван вздохнул.
— Хочешь ее? — спросил я.
— Нет.
— У тебя — машина. И дача. Все условия. Она не профессионалка. Просто ищет мужчину. Лови момент. Полные женщины очень изобретательны.
— Спасибо, — сказал брат. — Обойдусь. Я уже в том возрасте, когда согласие пугает больше, чем отказ.
— Слушай, у нее татуировка на спине. И свежая кожа. Она интересная.
— Побойся бога, — чопорно сказал брат. — Я отец троих детей. Лучше сам займись. Ты писатель, тебе нужны новые впечатления.
— Не могу. Через два часа мне надо быть в Электростали. В родной налоговой инспекции. Я задолжал родине тысячу рублей.
— По-моему, ты должен гораздо больше.
— Еще неизвестно, — сказал я, — кто кому должен.
— Тогда, — сказал Иван, — купи этой секс-бомбе какой-нибудь коктейль, и пойдем. Зачем ты вообще ее позвал?
— Развеяться.
Толстуха вернулась с заново накрашенными губами.
— Извините, что заставила вас скучать.
— А нам не бывает скучно, — ответил брат и хулиганским движением почесал скулу.
— Так что там, — спросил я, — с современными мужчинами?
Брюнетка повела плечами, немного манерно.
— У меня был жених. Мы жили вместе. Он подарил мне шубу. Потом переспал с моей подругой. Я узнала. Мы расстались. Когда я уходила, он отобрал у меня шубу. Теперь в ней ходит моя бывшая подруга.
— Печально, — сказал Иван. — Вы одновременно лишились шубы, подруги и жениха.
— Фиг с ним, с женихом! И с подругой тоже. Шубу жалко.
— Если он забрал шубу, — возразил я, — это не жадность. Это хитрость, ловкость и расчет. Это то, без чего сейчас нельзя жить.
— Значит, вы такой же?
— Нет. Я совсем другой. Я сначала женился, а уже потом одел и обул свою жену, как полагается.
— Вашей жене повезло.
— Она так не думает. Хотите выпить?
— Хочу, — сразу сказала женщина. — Мохито.
Я заказал два мохито. Себе — безалкогольный. Ивану ничего не заказал. Он заскучал, я тоже, можно было бы ничего не заказывать, собеседница мне уже надоела. Она обвиняла в своих неудачах всех, кроме самой себя. Она сидела, молодая, крепкая, бодрая, то груди выставит, то ногу на ногу закинет, то пыхнет сигаретой — не соблазняла, а так, себя показывала, — но кроме этих простейших телодвижений самки, она ничего не умела делать. Трудно заманить современного мужчину такими примитивными маневрами.
Вдобавок за соседний столик сели новые посетители, женщина и маленький мальчик, лет пяти; женщина была серьезна, мальчик заплакан. Он то начинал всхлипывать, то пробовал сдержаться. Ему принесли мороженое — он не притронулся. Он надувал губы, отчаянно жмурился, но сил не хватало, и опять из его глаз текли слезы. Я не мог смотреть спокойно, отводил взгляд, однако ребенок распространял вокруг себя столь сильную ауру горького горя, что я бы мучился, даже повернувшись спиной. Чтобы отвлечься, спросил: