– Я судил о вас по нашим законам, – чопорно проговорил он. – Я извиняюсь.
– И я судил о вас по нашим законам, – отозвался Бхаалейн. – Я был не прав.
Что он хотел этим сказать, майор так и не понял. Дискуссия о праве прохода через бхаалейновские земли продолжилась с того места, на котором застопорилась перед злосчастным нападением на купеческий караван. Похоже было, что сражение у замка кое-чему научило владетеля – тот, хоть и старался не показывать этого, был готов идти на большие уступки, чем прежде. Чтобы убедить его в правильности выбранной линии, Кобзев, в свою очередь, поддался сильнее, чем полагал бы нужным в других обстоятельствах.
Когда воевода принялся многозначительно поглядывать на солнце – самому владетелю все то же достоинство не позволяло так явно намекать, что пора бы и закругляться, – Кобзев осторожно осведомился, не желает ли владетель Бхаалейна продолжить беседу в другой раз.
– О да! – пророкотал тот. – Но прежде чем вы покинете окрестности моего кирна, демон, скажи мне – что вы делаете с раненными в бою сородичами?
– Лечим по мере наших возможностей, – ответил гэбист недоуменно.
Ему захотелось поинтересоваться недоуменно: «А вы думали, мы их жрем?»
– Это достойно, – кивнул владетель. – Но я говорил о раненых, попавших в руки ваших противников.
Сердце Кобзева подпрыгнуло, зашвыривая желудок в горло, как баскетбольный мяч в корзину, и рухнуло в самые пятки.
– Не желает ли владетель сказать, что у него в плену находится наш боец? – поинтересовался он.
При беседах через переводчика он постоянно сбивался на этакий безличный стиль, страшно злился на себя за это, но ничего не мог поделать.
– Не в плену, – поправил Бхаалейн с неудовольствием. – Он не был пленен в бою. Мы случайно захватили его тело в замок, собирая наших раненых.
– А что принято у вас делать с пленными? – поинтересовался Кобзев, только чтобы выиграть время.
Ему в голову не приходило, что местные могут захватить советского солдата живым, и теперь майор недоумевал, почему.
– Дело чести владетеля – выкупить своего дружинника, будь то родович или наймит, если тот желает вернуться к нему на службу, а не переметнуться к победителю, – ответил Бхаалейн. – Но вашего бойца я готов вернуть бесплатно. Мне он не нужен, и мой управляющий жалуется, что пленник слишком много ест.
Кобзеву пришлось очень внимательно вглядеться в прищуренные глазки владетеля, чтобы заметить притаившуюся там усмешку.
«Ну погоди, толстяк, – в бессильной ярости подумал он, – я тебе еще припомню твои шуточки. Вот когда у нас будут стоять гарнизоны по всему Эвейну… тогда ты запоешь по-иному. А пока смейся-смейся».
Гэбиста трясло невидимой, мельчайшей дрожью. Да, он не может оставить советского солдата в туземной темнице… тем более во власти Бхаалейна, не жестокого намеренно, но безразличного до последней степени к жизни и благополучию пришельцев. Но и принять его обратно он не имеет права! За столько дней телепаты Бхаалейна могли не только высосать из его мозгов все, что тот знает о Советском Союзе, социалистическом строе, об армии, наконец, но и вложить туда любые приказы. Вырезать под покровом ночи все руководство группировки. Открыть дорогу в лагерь налетчикам. Внедриться в… Кобзев не очень хорошо представлял, куда можно внедриться в тесном кругу допущенных к тайне межпространственных ворот, но и эта мысль мелькнула у него в голове.
Но это – риск теоретический. А вот если он сейчас откажется принять пленника обратно… ладно бы Шойфет, его еще можно запугать до безъязычия, но двое мордоворотов с «Калашниковыми» за спиной, такого эти не простят…
– Когда вы сможете вернуть его нам? – проговорил Кобзев, слыша свой голос как бы со стороны.
– Через два дня, – ответил за владетеля Раатхакс. – Целительница говорит, он еще не до конца окреп.
– Хорошо, – выдавил гэбист. – Мы будем ждать.
Владетель кивнул и неспешно развернулся к замку.
* * *
Замполиту Бубенчикову судьба, очевидно, предназначила служить злым роком контингента межпространственной помощи.
После фиаско, которое потерпел замполит на ниве идеологической работы, из лагеря его старались не выпускать. Этим обстоятельством Бубенчиков очень тяготился и даже протестовал, требуя позволить ему проводить беседы с населением соседних деревень. Но Кобзев, к которому замполит обратился поначалу, справедливо заметил, что после предыдущего выступления замполита командование группировки до сих пор не может наладить диалог с владетелем Картрозом, через чьи земли лежала дорога в срединные области Серебряной империи, – тот с большим скрипом согласился не убивать подлых демонов на месте, но дальше этого дело не шло. Поэтому замполиту Бубенчикову следовало бы не лезть в дипломатию, а молчать в тряпочку и заниматься своими непосредственными обязанностями – поддерживать моральный дух красноармейцев. Обиженный замполит пошел к командующему, но оказалось, что Кобзев успел первым. От командующего Бубенчиков вышел белый и дрожащий и принялся отравлять жизнь обитателям базового лагеря. От его бдительности не могло укрыться ничто. Попал под раздачу даже безответный переводчик Лева, уличенный в напевании идеологически невыдержанной колыбельной Шуберта.
Стало полегче, когда раздраженный Кобзев позволил замполиту проводить занятия с бывшими разбойниками, срочно перекрещенными в «освободительное движение эвейнской бедноты». Гэбист рассудил, что проще дать Бубенчикову немного воли, чем ежедневно вылавливать из уходящей на Большую землю дважды перлюстрированной почты его доносы. Кроме того, за идеологическую работу все равно придется отвечать.
Потом дружина владетеля Бхаалейна сровняла тренировочный лагерь с землей, и способности замполита опять остались не востребованы. Бубенчиков бродил по новому лагерю, вяло проводил партсобрания и придирался к солдатам по каким-то совсем уже немыслимым поводам, чего за ним прежде не водилось.
Тем вечером внимание рыскавшего по базе замполита привлек шумок, доносившийся из одной офицерской казармы. В этом, собственно, не было ничего предосудительного, но острый слух героя Праги уловил бряканье гитары артиллериста Ржевского, которого замполит не любил за старорежимную фамилию. Поэтому он, не раздумывая долго, подошел к двери, за которой звенели струны и стаканы, и распахнул ее без стука.
Господа офицеры застыли, не успев в очередной раз сдвинуть граненые «бокалы». Бубенчиков повел носом и внушительно прокашлялся.
– Товарищ замполит!.. – радостно воскликнул Ржевский и, осекшись, добавил гораздо тише: – Присоединяйтесь…
Вместо ответа Бубенчиков обвел взглядом стол. Ничего криминального он там не обнаружил. Поверх газеты, заботливо прикрывавшей казенную скатерть, были разложены плавленые сырки, черный хлеб, квелые огурцы, ломтики домашнего сала, благоухавшего чесноком на всю комнату, перебивая свежий аромат новых досок. С краю стола примостилась горсть окаменевших ирисок, припасенных, очевидно, для последней стадии опьянения, когда уже все равно чем закусывать.