И она посмотрела на Влада и поймала себя на сознании того, что боится любых возможных его слов.
Но Свиридов, полулежащий на полу, промолчал. Его зеленовато-бледное лицо склонилось почти до самой земли. На мгновение Наталье показалось, что он уже мертв, но тут он моргнул.
– Пусть уезжает, – сказал Горин быстро. И любая другая, кто знал бы мужчин чуточку больше, чем Наталья, которая все-таки до конца не рассталась с девочкой из Караганды, – любая другая, например покойная Лена Любимова, поняла бы, что он вовсе не собирается сдержать своего обещания.
Свиридов не слышал того, что говорилось о нем. Он впал в тяжелое полузабытье, вызванное и потерей крови, и шоком от свежей огнестрельной раны, и черепно-мозговой травмой, нанесенной собственной женой.
Горин презрительно посмотрел на него и, верно, подумал, что восемь с половиной лет назад Свиридов так легко не отдал бы самое дорогое, что у него есть. Легко валяться в рыхлом бабьем обмороке, а не отстаивать свое кровное, как то приличествует мужчине.
Краснов положил Горину руку на плечо и проговорил:
– Пойдем-ка прогуляемся на балкон, Адамыч. Тут, видишь ли, семейная идиллия заканчивается.
«Семейная идиллия» Свиридов – Наташа Свиридова – Михаил Иваныч Буркин и примкнувший к ним «друг семьи» Лелик в самом деле заканчивалась. И не было ее, идиллии-то, а если и было что-нибудь настоящее и светлое в совместной жизни Владимира и Наташи, то уходило крупными каплями свиридовской крови, капающей на пол, и росинкой пота, скользнувшей по белому от напряжения лицу Наташи.
В кухню, дабы пресечь «возможные беспорядки», вошел здоровенный личный охранник Горина, а Багор и Краснов вышли на балкон.
– Ну вот, Валентин Адамыч, глупая мелодраматическая концовочка, – неприятно усмехнувшись, сказал «детектив» Краснов. – Монте-Кристо в законе… Выбрал ты себе бабу. Ты не боишься, что она тебя замочит в сортире при любом удобном случае?
– Если бы я не боялся этого, то не предложил бы ей ничего, – отозвался тот. – Я же говорил тебе: единственное, чем привязываются такие вот Наташи, – это ненависть. А она меня ненавидит, будь уверен. – И добавил, склонившись к самому уху: – А когда она меня ненавидит – это то самое единственное, что будит во мне кровь. По-настоящему, по-молодому. Такие, как она, – это женщины для дьявола. То есть для меня.
– Стареешь, Адамыч, – скептически хмыкнул Краснов. – На философию потянуло. Ты лучше скажи: баллотироваться мне в облдуму на место покойного братца али нет? Ведь после того, как я получу его нехилое бабло, за меня радостно проголосуют, тем более и фамилия та же. А чем плохая у меня биография: потерял брата, доблестного защитника народных интересов в собрании. Хочу заменить покойного.
– Ты сначала доживи до выборов, – сказал Горин.
Краснов хмыкнул:
– А что такое? Кто это меня так ловко порешит? Или, может, ты решишь убрать лишнего свидетеля создания своей новой семейки?
Глаза Горина сверкнули. Он дернул шеей и произнес:
– А вот так не надо говорить, Красный. И вообще – ты видишь у другого соринку в глазу, а у себя не замечаешь и бревна.
– Какого еще бревна?
– Бревна не бревна, а не видишь, например, что у тебя шнурок развязался.
– Где?
Багор склонился почти до колен стоявшего на каком-то плоском ящике Краснова:
– Да вот.
– Где?..
– А вот, – негромко произнес Горин. И тотчас пальцы его обеих рук сжались на щиколотках Краснова, и он что было силы рванул вверх фальшивого детектива за ноги, поднимая его и перекидывая через перила. Тот даже не успел понять, что с ним произошло, – и рухнул в мутный прогал ночного пространства, где на самом дне пропасти, в клине лунного света, пузырился изломанный полутенями неровный асфальт.
Падая с балкона, Краснов хотел было крикнуть, но издал только глухой сдавленный хрип. Вместо Александра Яковлевича хрустнула сломанная ветка растущего под окном дерева, а потом послышался глухой удар, кажется, подведший черту под деятельностью господина Краснова-Нагоги на этой земле.
Горин быстро перекрестился и вышел с балкона, сказав ожидающему его у двери второму охраннику (первый, как помнится, был в кухне):
– Забирайте женщину с ребенком.
– А остальных?
– Остальных – в расход, – отрезал Багор. – Но не сейчас, а позже. С умом. Чтобы выглядело как несчастный случай. А пока купи им – этому Буркину и Свиридову – билеты на поезд в Казахстан.
– Понял, босс.
Горин не видел, как под окном квартиры его сына от стены дома отделилась темная фигура и, отчаянно припадая на левую ногу, заковыляла в глубь парка за домом Лелика. Горин также не слышал, а слышали только старые тополя, в ветвях которых запуталось тихое и злобное:
– Значит, летать с балкона? А сам полетать не пробовал… Багор?..
* * *
Когда Свиридов открыл глаза, то понял, что Наташи нет. То есть она где-то есть вместе с Димой, но только недосягаема для него. Он дернул головой, но вместе с этим движением к нему пришла такая боль, что Влад со скрипом сжал зубы, чтобы не выпустить предательский стон.
– Ну, зятек… обделался ты, – раздался мрачный голос сбоку, и Свиридов увидал Михаила Ивановича.
– Где я? – выговорил он.
– Там же, где и я.
– А ты где?
– На квартире у моего двоюродного братца. У Афони Фокина. Наташиной-то квартиры у нас больше нет. Она же теперь это самое… С Гориным, стало быть.
– Ну, это мы еще посмотрим, – выговорил Влад, приподнимаясь. – А где Афанасий?
– Он пошел увольняться. Что-то долго его нет.
– У-воль-нять-ся? Из «Конунга»? Да как же ты его туда пустил, Иваныч?
– А что? – недоуменно развел огромными ручищами Буркин.
На это Свиридов ничего не ответил, а рывком поднялся с кровати, не обращая внимания на тотчас стянувшие голову скрепы боли, бросился к телефону и набрал номер фокинского мобильника.
Никто не отвечал.
Свиридов положил трубку и, не глядя на Михал Иваныча, спросил:
– И сколько я так… валяюсь?
– Да как тебе сказать, – почесал в голове Буркин. – Ты уже несколько раз очухивался. Тут к тебе врача вызвали из платной клиники, Афанасий деньгу давал. У тебя ж огнестрел левой руки и башка проломлена…
– Да это я все знаю! Что ты мне перечисляешь мои недуги, ек-ковалек? Сколько я так лежу, спрашиваю?
Михаил Иванович возвел глаза к потолку и что-то невнятно забормотал, вероятно, подсчитывая. Потом глянул на Свиридова и разродился:
– Ну… дней пять.
– Пять дней?!
– Если не неделю.