И еще — он все время смотрел на часы и на календарь. Словно приближался некий час «икс», а он не мог, трагически не успевал к нему приготовиться.
* * *
Свернув в аллею, в конце которой уже виднелись высокие коричневые двери клиники, Кропотин едва не наткнулся на девушку, которая медленно шла в том же, что и он, направлении. Дима невольно приумерил свой стремительный шаг и окинул девушку пристальным взглядом, в котором почти тотчас появился смешанный с восхищением интерес.
Она была в подчеркивающем все достоинства изящной фигуры легком и длинном светлом платье, с довольно откровенным разрезом на бедре. На плече у нее висела маленькая сумочка, которую она время от времени придерживала тонкой бледной рукой.
Кропотин подумал, что, вероятно, это нехорошая примета — восхищаться прелестной особой женского пола, мило следующей к дверям клиники, где находится «спидовая» лаборатория. Впрочем, уж кому-кому, а ему-то должно быть все равно.
И в тот момент, когда она в очередной раз поправила сумочку, Дима остановился, потому что узнал это движение, как узнал и девушку.
Словно почувствовав это, она медленно обернулась.
Это была Лера.
— А, Дима, — сказала она ровным бесцветным голосом, как будто они расстались только вчера и ничего — ничего!! — между ними не было. — Я знала, что рано или поздно я тебя встречу. Именно здесь.
— Ты даже помнишь, как меня зовут?
— Сама удивляюсь, — просто ответила она и подошла к нему вплотную, а потом произнесла так, словно говорила о сводках Гидрометцентра на ближайший дождливый четверг — спокойно, незамысловато и с легкой улыбкой на отчего-то не накрашенных бледных губах:
— Я не знаю, как мне жить.
Не знаю, наверно, точно так же, как не знал ты месяц тому назад. И как же.., как же мне теперь?
Дима не колебался.
— Прежде всего брось биться по вене, Лера, — медленно произнес он. — Ты же и сейчас.., то ли под «герой», то ли под чем еще, не знаю.
— Героин, — вздохнула она, — обычный героин.
«Эйч», как называют его некоторые мои знакомые.
Только это так.., он же слабенький. А что, в самом деле?..
— В самом деле ты ведешь себя так, будто отжила свой век, — бесцеремонно перебил он. — Сколько тебе лет? Девятнадцать? Двадцать? Двадцать два?
— Через неделю будет двадцать, — сказала Лера. — Ладно, пошли. Ты ведь в монаховский центр идешь?
Что-то не понравилось Кропотину в той интонации, с которой она произносила словосочетание «монаховский центр», какая-то подспудная угроза почудилась ему в зло-ироничной складке еще секунду назад беспомощных, обиженных губ Валерии.
Но он промолчал и так же молча распахнул через минуту перед ней массивную темно-коричневую дверь клинического корпуса.
Как только мягкий хлопок затворившейся двери отрезал все отголоски внешнего мира и они оказались в пустынном безмолвном вестибюле, полутемном и прохладном, Лера схватила Кропотина за руку и, оглянувшись на мирно дремавшего в десяти метрах от них охранника в пятнистой камуфляжной форме, негромко проговорила:
— В общем, так, Дима. Я тебе ничего не говорила, и ты меня не слышал. Я ничего не знаю. Но только немедленно уезжай отсюда, слышишь? Я не могу сказать большего, потому что.., ну вот так.
— Меня заложили? — каким-то особенным, отрывистым голосом спросил Кропотин.
— Я ничего не знаю, — механически повторила она, не обратив внимания ни на его слова, ни на тон, которым была произнесена эта короткая, но очень содержательная фраза.
— Меня хотят убить?
Лера еле заметно кивнула и, отпустив его руку, быстро пошла внутрь корпуса мимо встрепенувшегося на цоканье ее каблучков охранника.
…Кропотин передал слова Леры Свиридову. Тот горько искривил угол рта, а потом сказал:
— Все будет хорошо, Дима. Все будет хорошо. Но пока тебе нужно уехать. Я не могу говорить так просто, но пойми… Лера не всегда говорит чушь. Я разберусь с ними.
— С кем это — с ними?
Влад пожал плечами:
— Если бы ты сам говорил нам столько, сколько требуешь от меня, многое в этом деле уже прояснилось бы.
Дима тревожно взглянул на Свиридова и смутно почувствовал, что этот человек знает о нем больше, чем хотелось бы самому Кропотину. По крайней мере, догадывается…
Электричка на Балаково уже стояла на перроне В тот момент, когда Дима в сопровождении Ильи появился на вокзале, диктор объявила, что нужный Кропотину электропоезд на Балаково отправляется через две минуты.
— Успел, — сказал Кропотин и улыбнулся прежней — той, школьной, — детской улыбкой. Потом вскочил на подножку и крикнул:
— Я оставил матери записку.., в случае чего скажите ей, что я скоро позвоню, и пусть не беспокоится!
— Конечно, — ответил Илья.
Электричка тронулась и начала набирать скорость. Илья отвернулся от окна, в котором показалось улыбающееся лицо Кропотина.., да, темнит Дима, крупно темнит. Почему Влад посоветовал ему уехать?
…Кропотин вошел в вагон, медленно проследовал между двумя рядами кресел, уселся в одно из них, а на второе, смежное, ближе к окну, поставил свой чемоданчик. Потом открыл его и извлек номер журнала «Ом».
Вскоре он решил, что пора бы уже прервать чтение, и выглянул в окно. Там тянулись однообразные картины загородного пейзажа. По крайней мере, они казались однообразными Кропотину, никогда не слывшему любителем загородных поездок и идиллических пикников на лужайке.
Он чуть-чуть приподнялся в своем кресле и окинул коротким пристальным взглядом вагон, в котором ехал. Народу было немного. Пара старичков-дачников, все пространство возле которых было до отказа затарено узлами, ведрами, сумками и прочими атрибутами рабочего дачного вояжа. Два мужика со спиннингами. Семья из четырех человек и собаки.
Три пацана лет по пятнадцати, у которых на лбу было написано, что едут они зайцами.
И все.
Кропотин подумал, что пора бы уже появиться станции. В самом деле, электричка начала замедлять скорость, и за окном промелькнула желто-черная зебра первого шлагбаума. Все правильно. Пора выходить.
Кропотин поднялся с кресла, оставил чемодан на полу, крепко сжал в кулаке свернутый трубочкой «Ом» и начал пробираться к выходу. Там он едва не столкнулся с высоким мужчиной лет за тридцать, с аккуратно зачесанной светлой челкой и в очках с красивой стильной оправой под золото.
Электричка уже останавливалась. Кропотин выглянул наружу, подставляя лицо потокам теплого июльского ветра и зажмурился, потому что в глаза брызнуло яркое солнце. Вагон почти остановился, и Дима, не дожидаясь, пока весь состав дрогнет в последний раз и замрет, оторвал ногу от железной ступеньки и собрался уж было соскочить, как сзади кто-то мягко придержал его за локоть.