Девки без умолку свиристели о тряпках до двенадцати. У приставленного к ним солдата, сидящего на чурбане, уже перед глазами летали белые мухи, так хотелось спать. К тому же сегодня он на танковом полигоне явно перенервничал. Да и авария...
Только в половине первого последняя дура бормотать перестала. Витек только было кое-как засунул голову между коленей и забылся под писк комаров, как слева послышался шорох. Открыв глаза, встряхнувшись и схватившись за оружие, он офигел, увидев перед собою четверых немцев.
– Чего надо? – шепотом спросил Витек. По-немецки он ни бум-бум, как и они – по-русски.
Стоят, улыбаются, один рядом с другим, все амбалы. И главное – деньги тянут ему. И пальцем на палатку показывают. Витек прикинул так – неплохо вроде получается. Но Стойлохряков ведь предупредил, и американец может очки списать с русских за то, что охранял-то плохо. Тут так вопрос не решить.
Резина сделал жест, означающий «обождите», вошел в палатку, и на него тут же зацыкали и зашипели, мол, пошел отсюда.
– Девчонки, – провыл Резина, – любви хотите? По-немецки. И бесплатно. Где такое еще получите?
Глаша, сладко чмокая во сне полными губами, поинтересовалась, есть ли у них резина. Но тут же подружки загалдели в голос:
– Да ты чего! Иди отсюда! Мы подполковнику пожалуемся!
Под крик и визг Витек вышел из палатки, умоляя слишком громко не кричать. Представ перед немцами, он развел руки в стороны, попросил убрать деньги и покачал головой.
Немцы постояли немного, понюхали запах духов, идущий из палатки, и ни с чем удалились.
Только Витек задремал, как снова шум. Французы. Восемь человек. Мсье, мол, вот вам хорошие деньги, мы хотели бы полюбить всех девушек. Все будет, мол, чин-чинарем, трясут презервативами, которых у каждого по десять видов, – интересно, куда они вообще ехали, на учения или на курорт?
Девки, Резинкин чует, уже не спят, слушают, что там на улице происходит. Попросив делегатов обождать, Витек вновь зашел внутрь. Включив лампочку от аккумулятора, Маша попросила вежливо пойти Витю на х..., хотя ему сегодня за ужином показалось, что она даже с ним вполне не против и все такое.
Англичане вообще пришли всем взводом и с одним противозачаточным устройством. Зато денег давали аж пятьсот ихних фунтов.
Витьку это все надоело, он хотел просто выспаться. Ему-то никто ничего не даст. Он вообще тут в часовых находится. Его задача – не пустить. Заглянув в палатку, он взял и растолкал Глашку.
– Слушай, – Витек подсел на лежак. – Пятьсот фунтов предлагают.
– Ах ты, сволочь! – завыла она. – Да мы тут чего, девки! Они нас за проституток держат!
– Идите отсюда, зеленые пидорасы! – начали раздаваться угрожающие крики.
В Резинкина полетел металлический термос. Попал в бедро. Больно. Прихрамывая, Витек вновь ретировался на улицу, к комарам и англичанам. Показывая пальцами на разразившуюся девичьими криками палатку, он произнес не по-нашему:
– Пардон, – после чего поклонился до земли, коснувшись кистью травы, выпрямился и тихо добавил: – Говорят, пойдите на х..., пожалуйста.
Англичане, поняв, что ни фига не выйдет, также удалились. Больше в течение ночи делегации не было, и где-то к четырем утра Витек, положив на колени автомат, для пущей надежности вынув из него рожок и поставив на предохранитель, заснул. Видел сладкие, прекрасные сны о том, как он спит дома на кровати и никто его не будит и не трогает. И никаких девок вокруг.
Он не чувствовал, как чьи-то руки бережно подняли его с земли и куда-то понесли. Как открывался полог палатки и его клали на настил, и тихонько-тихонько снимали с него сапоги и одежду. Витьку казалось, будто он маленький и мать меняет ему потную пижаму на другую, свежую.
Когда он сквозь сон почувствовал, что у него, кажись, случилась эрекция, было поздняк метаться. Нежные, маленькие пальчики бегали по его телу, лаская и закрывая раскрывшийся было от неожиданности рот ладонью.
Лампочку от аккумулятора никто не зажигал. В палатке до самого утра шла бурная возня, а потом уснувшего Витька снова одели в его форму, нежно-нежно вынесли и положили спать на травке.
А буквально через пятнадцать минут, ровно в шесть, Глаша вышла из своего «номера», подошла к Витьку и, небрежно так попихивая его кроссовкой по заднице, спросила, где тут можно умыться. Очнувшись и вздрогнув, он вскочил на ноги, проверил, на месте ли его патроны. Потом прислушался сам к себе и, осознав, что, похоже, сегодня ночью он с кем-то трахался, поглядел на нее сам не свой и, показав пальцем налево, подумал и изменил направление на противоположное. Затем вздохнул и посоветовал поискать где-то поблизости жестяную бочку на колесах, привезенную специально для обеспечения всех четырех взводов питьевой водой.
* * *
Миниатюрная Глаша не смогла долго сопротивляться увещеваниям Стойлохрякова и согласилась подыграть военным в их авантюре.
Перед тем как начать операцию, комбат осознал, что необходимо привлечь для пущей убедительности кого-либо из бывших обитателей гринписовского лагеря. На его взгляд, кандидатуры лучше, чем Глаша, не найти. В отличие от своих раскрепощенных подружек, девушка казалась Петру Валерьевичу очень спокойной и неизвестно каким образом попавшей в компанию развратных девчонок. Поди, очень интеллигентные родители, музыка с четырех лет, танцы с пяти и так всю жизнь, и вдруг такие резкие перемены.
Помнил бы Стойлохряков поговорку: «В тихом омуте черти водятся», он, может, на мгновение и засомневался бы в собственных предположениях.
Выбрав себе жертву, он усадил ее на противоположный конец стола и стал громко распаляться:
– Вас государство поило, растило, а вы вместо того, чтобы хотя бы сидеть и молчать в своем углу, еще и демонстрации устраиваете.
Начал он весьма энергично и по мере того, как «утюжил» патриотическими речами сознание девушки, распалялся сам все больше и больше, не замечая этого. Глаша сидела в одиночестве, он лишил ее всякой поддержки, и на то были основания – девчонка впоследствии должна была делать точно то, что ей скажут, и говорить все слово в слово. Если у нее появится хоть малейшее желание заложить всю операцию, то Стойлохрякову, кроме себя, винить будет некого.
Командир отдельного батальона не прочитал за всю свою жизнь ни одного учебника по курсу растаптывания личности, но он и не подозревал о замечательных собственных способностях. А с другой стороны – почему он комбат? Да потому, что умеет взять человека и освободить всю его голову от ненужных мыслей, оставить только те, которые в прямые извилины укладываются строго по уставу.
Когда лейтенант Мудрецкий, как и было оговорено, подошел через пятнадцать минут к отдельно стоящему небольшому столику для офицеров, за которым и проходила беседа, то он обнаружил сидящую и беззвучно плачущую Глашу и продолжающего накачивать ее подполковника.
– Поэтому ты будешь делать все так, как я тебе скажу. Иначе отправишься в тюрьму за шпионаж, и потом на протяжении пятнадцати лет твоя старая мамочка будет носить тебе передачки и обтирать кровавыми соплями косяки далекой северной тюрьмы только для того, чтобы передать тебе полкилограммчика сахару.