– Я должен оказаться в нем. Да, собственно, чем вы рискуете? Я же не прошу выдать мне оружие, я не прошу оставить меня без надзора. Ради бога, пускай вокруг толкутся ваши орлы. Отдайте им приказ, в случае если я переступлю условную черту невидимого круга, стрелять на поражение. Ну куда я денусь? А представляете, какой шанс у вас в руках. Такой выпадает раз в жизни. Спасение жизни монарха – это то, о чем может только мечтать любой служивый человек. Генеральские погоны – самое малое из того, что вы получите в награду. Ну а моя награда будет поскромнее. Свобода.
Черт его знает, что там творится за этими азиатскими глазками, какие процессы бурлят. В любом случае, Карташ сделал свой ход, и теперь только остается дожидаться хода ответного.
– Я понял вас, – сказал «товарищ полковник», поднимаясь из-за стола. – Любопытно, любопытно…
Он обошел стол, сел на его край, наклонился. Его лицо оказалось совсем близко от лица Карташа. Если бы не цепь, до его шеи можно было бы дотянуться руками.
– Я ведь давно в профессии, – улыбнулся полковник. Улыбка ему шла не больше, чем леопарду бантик. – Много чего повидал и много кого повидал. Вы врете, уважаемый. И, уж простите старого полковника, врете не слишком умело, не слишком искусно. Я понимаю вашу игру – надеетесь сбежать в толпе. Правильный ход. Вы, как умеете, разыгрываете свой единственный шанс. В другой раз я бы посмеялся над вашими фантазиями и отправил бы на пару деньков в давешнюю камеру, чтобы остудить воображение, чтоб выдавить из вас по капле Мюнхгаузена. Так бы я и поступил... Если бы не одно «но». Знаете, в чем заключается это «но»? В том, что на президента Ниязова сегодня действительно произойдет покушение. Представьте, я знаю об этом покушении больше вашего. Например, я даже знаю, кто станет покушаться на его жизнь. Вы. Да, да, вы, мой дорогой. Вы и будете убивать президента...
Двадцать девятое арп-арслана 200* года, 13.16
Самыми подходящими к случаю оказались бы подзабытые бравурные песни советской поры, какие вырывались из уличных динамиков на первомайские праздники. Под них, если помните, вышагивали по центральным площадям городов колонны трудящихся, что-то выкрикивая, размахивая флажками и прикладываясь к заветным фляжечкам. С той же, как сказали бы в те годы, задоринкой шли сейчас по площади Огуз-хана колонны туркменских трудящихся.
Впрочем, колонны пошли не сразу. Сперва выступал Сердар. Нимба над его головой Карташ не усмотрел (как усмотрела одна местная журналистка, чью статью Алексей успел прочесть накануне вечером) и ничего мифологического в его облике не нашел – человек как человек, вполне обыкновенный с виду, вполне, на первый взгляд, смертный.
Естественно, Сердар говорил по-туркменски и Карташ из его выступления ни слова не понял. Ораторствовал Сапармурат без огня, каким, например, славится Фидель Кастро, но и без лицемерных ужимок, свойственных западноевропейским трибунам. Так, как Сердар, обычно выступают перед своими аудиториями начальники пионерлагерей и председатели колхозов: ровно и плавно, как колесо катится, и из каждого слова выпирают ребра следующего подтекста: «Все равно вы, засранцы, меня не послушаете, но сказать я обязан».
Родственник саудовского короля, этот Абу-дель-и-так-далее, стоя рядом с президентом, чему-то загадочно улыбался. Его вид напомнил Карташу старую комментаторскую шутку: «На ринге советский и кубинский боксеры. Негритянского боксера вы легко отличите по синей каемке на трусах». По поводу арабского гостя можно было бы сказать: «Родственника короля можно легко узнать по бородке клинышком». Шутка состояла бы в том, что посланец короля, одетый согласно арабско-бедуинской моде, белел на фоне серых костюмов туркменской политической элиты, как парус одинокий. Вот в кого удобно целиться, между прочим и к слову говоря...
Лица простого народа, слушающего выступление, Карташу были не видны – толпа была отодвинута довольно далеко от трибуны. Между возвышением (обитая зеленым высокая постройка под бардовым балдахином), на котором стояло руководство, и народом пролегало открытое пространство шириной в несколько сотен метров, где находились лишь курсанты. Молодые спортивные ребята были построены в ровные ряды, им предстоит живыми барьерами делить шествие трудящихся на потоки.
Мощные динамики разносили по площади плавную речь Сердара, народ внимал, иногда взрываясь оглушительными и продолжительными аплодисментами. Во время таких рукоплесканий даже не приглушенный ничем выстрел будет не услышать... Впрочем, кто и откуда может выстрелить? Да никто и ниоткуда. Все крыши, с которых можно выцелить мишень, разумеется, контролируются. Это же аксиома. Более того, на них должны находиться снайперы из этой пресловутой гвардии земляков, роты охраны.
Из толпы тоже не шарахнешь. Даже не в том вовсе дело, что далеко. Поди попробуй кто поднять предмет, напоминающий стрелковое оружие, – толпа тут же или навалится скопом на стрелка, или в испуге брызнет в стороны. И то, и другое для покушающегося означает полный провал. Потому что охранники его углядят задолго до выстрела и охрана, стоящая рядом с президентом, повалит на пол охраняемую персону. К тому же в той же толпе, ясное дело, шныряют востроглазые штатские. Правда, вряд ли этой работой занимаются преторианцы Сердара, скорее уж люди из КНБ, это уже их поляна.
Нет, с дальнего расстояния президента не взять. Покушение имеет шансы на успех только в том случае, если ликвидатор окажется поблизости от объекта. Хотя бы на таком расстоянии, на каком находился сейчас Карташ. Конечно, никто хоть в чем-то, хоть в малости-мальской подозрительного субъекта так близко не подпустит. Другое дело, если ликвидатору удастся внедриться. Как, например, внедрили самого Карташа, который стоит сейчас среди сотрудников КНБ в десяти метрах от трибуны. Ближе, по утверждению «товарища полковника», ни одного кээнбэшника нет, за исключением генералов. Там, внутри ближайшего круга, могут находиться только люди из роты охраны Сердара.
Итак, Карташу предстоит стать человеком, поднявшим руку на светоча туркменской нации, на любимого Вождя. Как перспективка-то, а?! Пока разум Алексея отказывался верить в подобное. И вообще с его разумом происходили странные вещи. Нечто сродни тому, что бывает после тяжелых травм, когда блокируются некоторые участки мозга и человек теряет чувствительность к боли. Алексей же утратил чувствительность к собственной участи. Ке сера, сера…
А участь Карташа – завидная или не очень – зависела от того, что произойдет или, наоборот, не произойдет на этом самом Празднике праздников. «Товарищ полковник» был предельно откровенен и конкретен: раз уж ты попал к нам, такой весь таинственный и облеченный, раз ты лепишь из себя спасителя туркменского государства, то и спасай его, хотя бы и своей шкурой. Коль не будет покушения реального, произойдет покушение фиктивное. В точности как бывало при товарище Сталине. Заговор троцкистов-бухаринцев, заговор врачей и прочие придуманные заговоры. Чем мы хуже? Слепим и мы наш маленький, но страшный заговор, который вовремя разоблачили органы КНБ и в результате задержали некоего субъекта славянской внешности при попытке физического устранения президента. («Очень хорошо, что вы не туркмен, туркмен нам бы не подошел, поскольку президент свято верит в незлобивость национального туркменского характера».) «Кстати, – добавил полковник, внезапно оживившись, – в заговор вплетем к вам в компанию еще нескольких человечков, которые давно уже всем поперек горла…» Карташ прекрасно понимал причину такой откровенности кээнбэшника: вывести из равновесия, породить отчаяние – дескать, так и так пропадать, но все-таки там, на воле, светит какой-никакой, пусть совсем дохленький шанс прорваться, рвану-ка я, и вдруг мне повезет. Когда же Карташ пойдет на прорыв, его заломают или пристрелят, что одинаково приемлемо для «товарища полковника». Он в любом случае становится героем нации, КНБ утирает нос личной гвардии Сердара, все замечательно.