Она хоть и не поняла ни одного слова из того, что говорил эсэсовец, но сообразила — дальше тянуть не следует. Да и терпеть его лапы на своем теле стало совсем невмоготу.
— Сдурела?! — отшатнулся от неожиданности Франц.
Зато молодой штурмман быстро шагнул вперед и отвесил девушке звонкую оплеуху.
— Заткнись, Schlampe!
Но было уже поздно. Визг и крики девушки сделали свое. Привлекли внимание тех, кто укрывался в лесу.
— И что у вас там происходит?.. — поинтересовался чей-то голос, и из кустов на дорогу вышел офицер.
Совсем молодой парень, наверно еще даже не бреющий щек. Позевывая и потягиваясь спросонья. С одного взгляда он верно оценил обстановку и недовольно поморщился.
— Франц, опять вы с Гансом взялись за старое? Никак угомониться не можете? И ты, Карл, туда же? Совсем оголодали, что ли? Это ж не Россия, где все было позволено. Чего к людям пристали? Пусть себе идут. Наверно, торопятся, если до рассвета поднялись…
— Клянусь всем святым, господин лейтенант. И в мыслях ничего плохого не было. Она же сама не прочь с парнями покувыркаться, господин лейтенант… — как можно убедительнее заговорил старший солдат, немного понижая голос. — Гляньте, гляньте сами — как глазками по сторонам стреляет!.. Разве ж можно такую красотку, да без обыска отпустить? Прикажите Карлу с Гансом этого ее отца или деда в сторонку отвести, а мы с вами тем временем с малышкой столкуемся. Уж поверьте моему опыту, покажите ей десять марок и ведите собирать цветочки. Отказа не будет. Уверен! Ну а после уж и мы… с вашего разрешения.
По-прежнему не понимая ни одного слова, Лейла почувствовала, что в их поначалу так отлично сработавшем плане что-то не заладилось. И, доверяя женской интуиции, младший сержант Мамедова одарила молоденького немецкого офицера мимолетной, робкой улыбкой. Но взглянула на него при этом так, что лейтенант вмиг приободрился и развернул плечи.
— Доннерветтер, Вассермюллер, я вижу: ты и в самом деле знаешь толк в этих делах!.. Десять марок, говоришь? А не слишком ли дешево за такую красоту и юность? В борделях женщины намного дороже стоят.
— Так это в городе, господин лейтенант, — махнул рукой Франц. — А здесь свои расценки. Война. Посудите сами, где ей еще удастся так хорошо подзаработать? Девушек молодых за последние пять лет много подросло, а мужиков-то и нет… — Тут солдат понял, что разговор с вполне безобидного направления сейчас может соскользнуть в русло политики и внимания гестапо, а потому поспешил сменить тему.
— Жаль, что вы вчера разрешили на ужин НЗ использовать. С тушенкой да шоколадом мы бы с этой селяночкой еще скорее нашли общий язык. Деньги еще отоварить нужно, а еда — совсем другое дело. Знаете, сколько банка свиной тушенки на черном рынке стоит?
— Ладно, поглядим… — Офицер расстегнул пуговицу нагрудного кармана френча и вытащил оттуда портмоне. Покопался в нем немного и выудил две купюры достоинством по пять оккупационных рейхсмарок. Портмоне спрятал обратно, а деньги показал девушке.
Жест был настолько недвусмысленным, что Лейла не могла не догадаться, что это означает. Девушка, сделав над собой усилие, деньги у немца взяла, но мгновенно покраснела и потупилась. Больше от возмущения, чем стыда, но тут был важен сам факт. Непритворная реакция организма.
Заметив запылавший на щеках селянки румянец, лейтенант довольно хмыкнул.
— Хорошо… Похоже, девчонка не из профессионалок. Значит, так, — он указал пальцем на Карла и Ганса. — Парни, вы отведите старика к нам в лагерь. Можете его пока обыскать и слегка допросить… На всякий случай. Только не бить — это приказ! А ты, Франц, не уходи никуда, тут постой. Я свистну, когда фройлян… Кстати, как тебя зовут, прелестное дитя? — офицер приподнял двумя пальцами подбородок Лейле и пристально заглянул ей в глаза. — Wie heißt du?
Этот вопрос девушка поняла, но от растерянности едва не проговорилась.
— Л… Лореляй… — вовремя вспомнила лирическое стихотворение Гейне, которое заучивала наизусть в школе.
— Чудесное имя, — слегка удивился немец. — Ну что ж, пошли, послушаем твое бормотание. И пусть вокруг нас не скалы, а лес — уверен, менее сладким оно от этого не станет.
— Яволь, господин лейтенант! — расплылся в довольной ухмылке Франц, тогда как товарищи его заметно погрустнели.
Лейтенант взял девушку под руку, с явным намерением немедленно осуществить свои планы, и развернул ее лицом к зарослям.
— Ну а вы чего застыли? — кинул через плечо солдатам, даже не оборачиваясь, а всего лишь чуть повернув голову. — Выполнять приказ. А для особо тупых и непонятливых объясняю еще раз! Как только фройлян Лореляй закончит мурлыкать мне свою песенку, я вам свистну.
Ефрейтор Семеняк потемнел лицом и украдкой огляделся. Похоже, все становилось очень плохо. Хуже, чем они рассчитывали. Во много раз хуже. А лес молчал, ничем не выдавая присутствия в нем людей. Ни фашистов, ни товарищей.
— Штурмман, — продолжил офицер, обращаясь к Гансу. — Посмотрите, что у нас еще из продуктов осталось? Девчонка стоит того. И еще… Пока есть время, разбейтесь на пары, установите очередность. Чтоб все без визга и лишней суеты… Знаешь, не люблю… Не надо толпиться. Спешить некуда, времени — много.
— Слушаюсь, господин лейтенант! — радостно вытянулись солдаты, уже решившие, что лакомая добыча от них ускользнет. И офицер, взяв свое, отпустит девчонку. А лейтенант, оказывается, и о них подумал.
— Давай, пошел…
Ганс повел стволом автомата в сторону леса, а рябой Карл ткнул Семеняка своим оружием в бок, отталкивая от Лейлы.
— Шагай, шагай, дедусь… Дай молодым о любви поговорить… Не убудет от внучки-то. Еще и денежку заработает… А лейтенант у нас хороший, зря мухи не обидит. Это мы попроще будем.
— Битте, герр офицер!
Затягивая время и отчаянно пытаясь хоть что-то придумать, Степаныч, как подрубленный, рухнул на колени и попытался обнять немецкого офицера за ноги и вклиниться между ним и Лейлой. Тот едва успел отскочить и дернуть дрожащую девушку за собой.
Степаныч попытался ползти за ними, но Ганс, вопреки прямому приказу, резко стукнул ефрейтора кулаком по затылку, и солдаты с хохотом подхватили обмякшего Семеняка под мышки и потащили в лес. В сторону, противоположную той, куда бравый лейтенант уводил едва передвигающую обмякшие ноги Лейлу. А на дороге остался только скабрезно ухмыляющийся, все знающий и понимающий об этой жизни солдат ваффен-СС Франк Вассермюллер.
Небо, видимое в редких просветах между раскидистыми кронами, постепенно теряло густоту, словно в емкость, заполненную чернилами, кто-то неспешно доливал чистую воду. До утра, как и до смены, оставалось не так уж много. Шульц посмотрел на часы, но в лесу еще держалась довольно плотная тьма и разглядеть маленькую, часовую, стрелку ему не удалось. А длинная, минутная — указывала на «пять». Поди, догадайся: что это значит?.. Двадцать минут шестого или двадцать минут седьмого? Хотя, если верить внутренним ощущениям озябшего, проголодавшегося и сонно зевающего солдата, вторая версия — более верна. Но тогда непонятно, почему смена задерживается?