Губы у Анны дрожали так, что она не могла выговорить ни слова. Она внезапно подумала, что уже давно не плакала – даже вспомнить не может, когда плакала в последний раз.
Капитон все смотрел в окно.
– Ладно, – глухо сказал он. – Что-то я того… Расклеился… Нервы.
Неловко наклонив большую круглую голову, он прошел к двери. Анна вздрогнула, когда дверь хлопнула за ним.
Она опустилась на корточки у стены. Рваные клочья тумана метались у нее в голове.
– Совсем ничего не понимаю… – прошептала она, не замечая, что произнесла эти слова вслух, – ничего не… Поспать бы, – пришла ей в голову спасительная мысль. – Нет, сначала надо Капитона успокоить. А то он так разнервничался, что на меня попер. Ему, конечно, надо на ком-то выместить то, что накопилось в душе, но уж больно бурно вымещает… Как бы сейчас не треснул меня по роже, как мне тогда работать – с синяками?
Она вышла из комнаты в прихожую и огляделась. Капитон, судя по звукам, был на кухне – рылся в холодильнике в поисках спиртного, не поверив Анне на слово.
Осторожно ступая, Анна подошла к Капитону и обняла его за плечи.
– Успокойся, – сказала она. – Все образуется. Этот Седой и ногтя на твоей руке не стоит. Уж я-то знаю, какой ты. Ты умнее его, конечно…
– Гы-ы… – осклабился Капитон. – Конечно, умнее. Только у него связей больше… Он же старый бандюга… Шесть или семь… или восемь ходок сделал – вор в законе.
– Ходок?
– Ну… на зоне шесть раз был, – снисходительно пояснил Капитон. – Какая же ты дура, Анька… Ведь давно в городе живешь, пора бы знать…
Анна промолчала.
– Нервы развинтились совсем, – снова пожаловался Капитон. – Никто, сука, ни хрена не понимает. Все самому приходится…
– Бедный мой, – пожалела его боявшаяся нового взрыва эмоций Анна.
– А и правда. – Капитон внезапно обернулся к Анне и крепко сжал руками-клешнями ей бедра. – Полчаса у меня есть…
Он отстранил Анну, посмотрел на часы и принялся сдирать с себя широкие семейные трусы.
Анна послушно распустила поясок халата. Халат сразу упал к ее ногам. Раздевшись, Капитон почесал волосатое брюхо и несильно хлопнул Анну по голой спине.
– Иди-ка сюда, – он толкнул Анну к подоконнику, – ты же знаешь, как мне нравится…
Анна встала у окна, опершись о подоконник локтями и широко расставив ноги.
– Вот та-ак… – прокряхтел Капитон позади нее. – Совсем другое дело…
Капитон вдруг остановился, сжал плечи Анны с такой силой, что она вскрикнула от боли.
– Если ты кому-нибудь проболтаешься о том, что я сегодня говорил, тебе не жить… Понятно?
– Понятно…
Капитон замолчал и спустя минуту запыхтел, словно растревоженный еж. Анна мягко и послушно двигалась в такт его телу.
«Что-то очень опасное и важное происходит вокруг меня, – подумала она вдруг. – Как бы мне не потеряться в этом… Надо очень постараться, чтобы выгадать из этой ситуации как можно больше для себя. А пока нужно держаться крепче за Капитона… Уж он-то меня не оставит. Все-таки я с ним так давно…»
* * *
Времени и сил для того, чтобы перетащить бесчувственного Матроса в джип Семена, у Щукина не было. Единственное, что он успел сделать, – это схватить в охапку Лилю, добраться вместе с ней до джипа, завести автомобиль и вырулить с пустыря, залитого кровью и заваленного трупами.
И только тогда стали слышны милицейские сирены, вой которых Николай ожидал услышать с минуты на минуту – все то время, пока был на пустыре.
Выкатив на ночную улицу, Щукин свернул в первый попавшийся переулок, остановил машину и заглушил мотор. Посмотрел на себя в зеркало заднего вида и до крови закусил губу из-за яростной волны злости, захлестнувшей его с головой.
– Фраер… – прошипел Щукин, с ненавистью глядя на свое отражение в зеркальном стекле. – Как щенка слепого водили за нос всю дорогу… И кто водил? Ляжечка, червяк навозный… Тьфу!
Николай застонал и заскрипел зубами. Нашарив сигареты в кармане брюк, он закурил. А сделав две глубокие затяжки подряд, немного успокоился и почувствовал в себе силы трезво осмыслить сложившуюся ситуацию.
– Итак, – пробормотал под нос себе Щукин, – что мы имеем?.. А имеем мы то, что нас имеют – во все дыры и со всей радостью… Ладно, это лирика, размыслить, как я буду отрывать голову Ляжечке, надо будет как-нибудь на досуге. А сейчас лучше подумать о том, что мне делать дальше. Семена и «братков» его уже не вернешь. Как не вернешь и тех пятерых людей, которых перестрелял в наркотическом дурмане Матрос… Матрос… Ну, Санька остался с ментами разбираться. Вот пусть они приведут его в чувство и расспросят о том, что на пустыре происходило. А он им и расскажет – о крысах, жрецах, мертвецах и человеке с бородой…
Щукин снова посмотрел на себя в зеркало и несколькими движениями сорвал с лица порядком облезшую и похожую на серую мыльную пену бороду.
– Вот так, – проговорил он, растирая ладонью подбородок, – и нет человека с бородой. Есть Щукин. Николай Владимирович. Готовый действовать. Та-ак… А в каком направлении готов действовать Николай Владимирович Щукин? Ну, перво-наперво надо все-таки вернуться к Ляжечке. Рассказать ему все, как было, живописать ужасы перестрелок, пусть доложит своим хозяевам. Второе – коли уж не попали мы на паром и в ближайшее время, наверное, не попадем, надо заняться выяснением личности этого странного заказчика, которого никто не видел – ни Матрос, ни я, ни даже Ляжечка. Ляжечка ведь как-то связывается с ним – вот через Ляжечку и попробовать выйти. Да! Подать весточку Седому – хотя бы через этих парней Семена… Ну, или по телефону – телефон у них узнать. А потом? А потом, – решил Николай, – посмотрим. После небольшого тайм-аута Щукин снова выходит на поле. Разбегается и бьет – судье по роже. А что? Теперь по моим правилам играть будем.
Он завел машину и выехал из переулка. Медленно покатил по почти безлюдной улице, ища глазами ближайшую телефонную будку. Надо было звонить Ляжечке и сообщать о случившемся.
«И почему это Седой так печется о Лиле – обыкновенной телке? – подумал еще Щукин, закуривая сигарету. – Сентиментальничать – не в его характере. Любовь? Какая на хрен любовь! Да еще, понимаешь, в его возрасте. Любви на свете вообще не существует».
Как только промелькнула в его голове эта последняя мысль, Николай сжал зубы и поморщился, словно от острого приступа головной боли.
Усилием воли он постарался отогнать неприятные воспоминания, но сейчас у него это не получилось.
– Не бывает любви, – угрюмо пробормотал Щукин, – и все тут…
* * *
Николай Щукин почти с самого детства привык не доверять никому. Это его мировоззрение не изменилось, конечно, и теперь. От коммунистических идеалов, которые ему вбивали в молодости в школе, он давно отказался, а псевдодемократию, царящую в нашей стране, просто считает удобным политическим строем для удовлетворения потребностей лидирующего класса. Щукин не верит ни в бога, ни в дьявола. Он вообще не признает каких-либо высших сил, считая, что все, творящееся в мире, – дело рук самих людей. И никто не определит судьбу человека, кроме него самого.