– Это сколько же в Саратове платят попам, если они могут ходить по таким клубам, как эта «Белая гора»… да и в «Аттиле» не особо дешево, верно?
Леонид назидательно поднял толстенький и короткий, как сосиска отечественного производства, палец.
– Во-первых, не попам, а священнослужителям, – с постной миной поправил он, – а во-вторых, я позволяю себе отдохнуть от дел духовных… э-э-э… не на зарплату, а на нетрудовые доходы, как то… кгрм… формулировали при социализме.
Леня, сам того не зная, установил своеобразный рекорд: он рассмешил Аню дважды на протяжении одного часа. А если учесть те обстоятельства, в которые поставило ее убийство Кислова, то рекорд этот был достоин премирования.
* * *
Но пока что отцу Никифору пришлось платить самому. За себя и за Аню. А так как охранник чересчур подозрительно присматривался к багровому лицу святого отца и предусмотрительно заглянул в вырез Аниного платья, в котором могло содержаться энное количество единиц огнестрельного оружия, то пришлось накинуть сверх официальной стоимости входа еще двадцать баксов.
После этого они обрели статус желанных гостей и получили доступ на территорию клуба.
Это в самом деле было роскошное заведение. Аня, которая была решительно во всех приличных ночных клубах города, должна была признать, что в грандиозности, роскоши и размахе Михаил Моисеевич Вайсберг переплюнул всех владельцев досуговых заведений города.
Особенно впечатляюще выглядел купол, который безжалостно очистили от всех перегородок и оснастили лазерными спецэффектами. Он завис в пятнадцати или двадцати метрах от пола, а в самом центре его, неведомо на чем закрепленный, вращался, разбрасывая пучки света, громадный граненый шар, похожий на непомерно увеличенный бриллиант.
Шар в самом деле был очень велик, его диаметр был не меньше трех-четырех метров, и он давал добрую половину освещения для этого громадного по меркам среднестатистического ночного клуба пространства.
В самом центре зала в форме шестиугольника с витражными стенами, за которыми, по всей видимости, было еще достаточно пространства, – в самом центре зала располагалась сцена. Она светилась неярким голубоватым светом, и верхняя ее половина словно плыла над залом благодаря тому, что нижняя тонула во мраке.
Аня видела такое в Питере, куда как-то раз возил ее Дамир, но в Саратове это было новинкой: в пол сцены были встроены огромные фосфоресцирующие пластины цвета меняющегося моря. И оттого каждый, кто ступает на эту сцену, чувствует себя идущим по воде. По океану, на дне которого ворочается огромное существо, подобное электрическому скату.
И в тот момент, когда Аня и ее неожиданный спутник присели за столик, на эту опасную сцену вышел конферансье и объявил:
– А теперь, дамы и господа, встречайте наших долгожданных московских гостей: мужской шоу-балет «Талос»!
* * *
Ане никогда не приходилось видеть мужской стриптиз.
Девочка из сельской местности, даже изменив свои представления о жизни, не могла подумать, как нормальный мужчина выйдет на сцену и станет тягуче, раскачиваясь и вихляя бедрами, как последняя проститутка, снимать с себя по вещице, подогревая нездоровый интерес зевак по мере того, как тает одежда на теле.
Вот Дамир, которого она порой ненавидела, а порой тянулась к нему, как к единственной защите и опоре, Дамир никогда не стал бы этого делать. Даже под страхом смерти.
Танцевать стриптиз для него было бы примерно все равно, что подставить зад какому-нибудь черножопому ублюдку из бойцов Андроника, армянского вора в законе, наводящего на всех в городе ужас.
Полилась какая-то липкая, холодная, вкрадчивая музыка, от которой Аню невольно передернуло: примерно под такую музыку ее сегодня ночью… в общем, под эту музыку она была с Кисловым.
– Зда-аррровый какой, бычара-то! – проблеял сидящий рядом Леня Никифоров. – Ты глянь, Анька, как рисуется шмарик!..
На сцене появился высоченный молодой человек в обтягивающих кожаных брюках и обтягивающей же черной майке с коротким рукавом, открывающим замысловатую татуировку на мускулистой руке. Он двигался с такой завораживающей хищной грацией и легкостью, плавно, отточенно, как кошка, что Аня, с некоторых пор начинавшая кое-что понимать в хореографии, невольно заострила на нем внимание.
– А-а-а, – протянул Леня, – вот и московский петушок. – В «Белой горе» дикция Лени претерпела существенные изменения к лучшему. – У меня есть один знакомый, он у нас дворником работал при церкви, а потом преподавал в семинарии латинский, так он уверен, что все мужики в Москве – пидоры. Поголовно. Начиная с этого… гастрономическое такое имя… этот… шашлык-башлык… спагетти… омар… э-э-э…
– Может, Оскар? – предположила Аня, не отрывая глаз от сцены.
– Не, не Оскар. Э-э-э… мясное что-то. Жаркое, что ли… фи… вспомнил – филе! Филе этого самого… Киркорова!
Молодой человек на сцене подошел к самому ее краю и, изогнувшись, как, вероятно, может только член олимпийской сборной по спортивной гимнастике, медленно разорвал на себе футболку от выреза на горле до самого низа. А потом сдернул с себя остатки испорченного реквизита и швырнул в зал.
В этот момент к нему присоединились еще двое, уже раздетые до пояса.
Метнулись лучи лазерного шоу, музыка вздыбилась и прокатилась через зал, подобно опустошающему цунами. Фигуры на сцене заметались в рваном, изломанном ритме, сплетаясь и расплетаясь, словно змеи, танцующие под дудку невидимого заклинателя.
И вдруг из этого клубка буквально выбросило одну из «змей» – смуглого темноволосого парня в липнущих к телу кожаных брюках, – и он, раскинув руки крестом, буквально завис на краю сцены, запрокинув голову.
Сидящая в двух метрах от него дамочка восторженно вскрикнула. Ее соседка, плотненькая сорокалетняя баба в платье с глубоким вырезом – ей-ей начальница фирмы, производящей фаллоимитаторы, – выкатила на столик свои прелести.
Леня налил себе и Ане текилы и скептически гмыкнул:
– Вавилон… ежкин кот!
Аня же изумленно раскрыла глаза, потому что как раз в этот момент на лицо московского танцовщика на краю сцены упал луч прожектора бледно-лимонного цвета – и она узнала его.
Последний раз она видела этого человека восемь лет назад, и в нем тогда не было ничего от этого великолепного, словно выточенного из темно-телесного мрамора самца, который хищно выставлял напоказ свою мускулатуру и свое точеное лицо. Нет, она не знала его, потому что восемь лет назад не было ни этой совершенной мускулатуры, ни этой грации, ни этой смелости, наконец.
Но это был он.
Алешка… Каледин.
* * *
После нескольких номеров, в том числе с полным разоблачением и потрясанием органами перед носами раздухарившихся дамочек, – номеров, которые привели уже изрядно подогревшихся зрелищем и алкоголем посетителей в неистовство, танцовщики сделали то, что в принципе профессионалам если не запрещается строго-настрого, то, по крайней мере, не приветствуется. А именно – все они спустились в зал. Одетые, конечно.