И эти-то глаза остановились на Ане, точнее, на скромном букетике полевых цветов, который был в ее руках.
Вслед за живым воплощением Голливуда из «мерса» выпорхнула дамочка в умопомрачительной кофточке, обтягивающих черных кожаных брюках и та-а-аких туфлях, на та-а-аком каблуке, что Аня просто оцепенела при виде этой красоты.
– Ромик, вот это хочу! – выговорила дамочка, жеманно картавя.
И тоненьким наманикюренным холеным пальчиком указала на букет.
Великолепный Ромик, то есть человек, носивший гордое и звучное имя Роман, только пожал плечами:
– Настя, зачем тебе это? Приедем, я тебе розы куплю, если тебе цветов захотелось.
– Ромик, это!
Прекрасный принц с голливудских холмов повернулся к Ане и произнес:
– Девочка, продай мне этот букет. Вот тебе деньги, купишь на них сто таких букетов.
Аня ошеломленно взмахнула ресницами и уставилась на купюру, которую протягивал ей мужчина.
Это было сто долларов. Сто – долларов!
– А это не… не мой букет, – только и смогла выговорить она. – Это… Алешка мне подарил.
– Алешка? – Роман перевел бархатные глаза на Алексея, на лице которого – неожиданно для самого Алешки – появилось откровенно недоброжелательное выражение. – Держи, Алешка!
И он бросил парню купюру, а потом шагнул к Ане и довольно бесцеремонно взял из ее рук букет и потом с очаровательной улыбкой преподнес своей даме, которая понюхала цветы, расплылась в улыбке, а потом вдруг взяла и швырнула букет.
Прямо под колесо джипа, из дверцы которого выглядывали несколько бритых голов.
Охрана.
– Колючка, – тоном обиженного ребенка проговорила девица и, повернувшись к Алешке, проговорила:
– Что же ты своей девке даришь всякое говно? Там… кактусы какие-то колючие. Дятел!
– Сама ты говно! – пролепетал Алешка, которого буквально накрыло волной этих «милых, доброжелательных» слов.
Роман, казалось, не расслышал этих слов. Он пожал плечами, поднял глаза на Аню и улыбнулся:
– А ничего тут, в этой глуши, водятся… цветочки! Какая девочка, а, Настя?
– Ничего, – пропела та. – А малец уж больно злой. Да и несет от него какой-то херней… как будто в свинарнике ночует!
Это да еще то, что Роман поднял руку и коснулся подбородка Ани своими холеными пальцами, на одном из которых сияла золотая печатка с бриллиантом, взорвало Алешку. Он сжал кулаки, сказал тихо и злобно:
– Суки! Думаете, если на «мерсе», так все можно? Убери лапу… ты!
Вот теперь Роман расслышал. Медленно повернулся к Алешке и, снисходительно рассмотрев этого паренька в вытертых темных брюках и дешевой хэбэшной рубахе, растрепанного и разозленного, передернул атлетическими плечами и сказал:
– В расход бы тебя, щенка. Да мал еще. Подрасти, братишка.
Хлопнули двери за шикарными экземплярами из той, настоящей, роскошной жизни, и «мерс» сорвался с места, взвихрив облако пыли и растерзав букет, уцелевшие цветки которого веером разлетелись по всей дороге.
* * *
Алешка молча стоял на обочине. В его груди закипала злоба, а в горле колючим, сухим, невыразимым комом ворочалось что-то такое, отчего хотелось упасть лицом в траву и лежать, лежать, пока дорожная пыль не сровняет его с землей…
Аня стояла, опустив руки. Впервые в жизни она была так потрясена. В ее ноздрях еще тлел тот тонкий, чувственный, манящий аромат дорогих духов, который оставил за собой… принц.
Принц на белом «Мерседесе» S-600. Такие Аня видела только в сериалах, где подобные красавцы томно обвивали тонкие талии жеманных белокурых куколок в дорогой одежде и с нестерпимо изысканными манерами.
А там, где к ее подбородку прикоснулись его длинные изящные пальцы, казалось, нестерпимо жгло кожу.
Господи! Какой… какой… какие все-таки бывают! Почему она тут, с этим Алешкой, а не на месте этой кривляющейся грубиянки Насти, в прохладном салоне «Мерседеса» с этим блистательным Романом?
А какая на этой Насте одежда…
Аня опустила глаза и тут увидела…
Бумажка! Он не подобрал сто долларов! Он… он оставил их валяться на дороге, словно какой-то фантик, словно вкладыш от жвачек, которые презентовали ей Юрка и ему подобные… замухрышки!
– Ты как? – спросил Алешка. Как будто не мог спросить ничего глупее. Аня повернулась к нему. В глаза с невиданной до того отчетливостью и безжалостной очевидностью бросились и его потрепанные кеды, и плохо выглаженные «парадные» брюки, и рубаха, и еще детская припухлость лица, и прическа шалашиком… и этот запах, как нарочно… как она сразу не заметила!
Защитник, мать твою! Благодетель! Назвал Романа сукой! Да он… да вся его персона, этого несчастного Алешки Каледина, не стоит и одного пальца… этого принца, которого непонятно каким ветром занесло в их сельскую местность. Того пальца, которым он коснулся ее, Анечки Опалевой, подбородка.
– Дурак ты! – жестко сказала она и, подобрав деньги, решительно пошла по дороге, лишь бы не видеть блаженного придурка и не слышать… даже не вспоминать его бред про закат и мечту всей жизни.
Ничего. По крайней мере одно из этих мечтаний станет явью. Она съездит в областной центр и купит себе новые туфли. «Карло Пазолини».
Алешка не пошел следом. Он понял, каким ничтожеством показался ей в сравнении с шикарным Романом. Сто долларов! Продалась за сто долларов! Да пошла она!
Он хотел выдать по адресу Ани длинное ругательство, припомнив по этому случаю пышные обороты из арсенала Юрки Кислого… но вместо этого изо рта, как липкая слюна, вырвался беспомощный хрип – и Алешка упал на ту самую дорогу, по которой двумя минутами раньше колесо «мерса» раскидало букет, первый подаренный им девушке букет, и зарыдал, чувствуя, как в груди жестоко рвутся доселе не тронутые струны…
* * *
Это было лето девяносто третьего года.
Ей не хотелось сводить глаз со сверкающего бокала с рубиновым коктейлем, который она держала двумя пальцами за тонкую ножку.
Напиток, до половины наполнявший бокал, испускал длинные искры и точился приятным ароматом, но… но она ненавидела эту холеную руку с золотым браслетом, подарком Дамира, ее собственную руку, и этот дорогой хрустальный бокал с дорогим изысканным коктейлем, так тонко благоухавшим.
Потому что на эту руку и на этот бокал смотрел сидящий через столик молодой круглолицый мужик в дорогом темном пиджаке, из-под которого виднелась расстегнутая на несколько пуговиц светлая рубашка.
Нет, он не просто смотрел – он буквально пожирал глазами и эту точеную руку, и высокую грудь в откровенном вырезе платья, и ее бледное лицо с яркими губами и бархатными темно-синими глазами.