– Значит, это все твое? – уточнил он.
– Угу, мое, – ответил Полунин, – и еще автосалон недалеко отсюда.
– Молодец! – повторил Слатковский. – Честно говоря, я всегда знал, что ты парень крепкий и из любого дерьма выберешься. Я был уверен в тебе, в том, что ты человеком станешь, и поэтому был спокоен, когда тебя замели. Я рад, что не ошибся в тебе.
Слатковский быстро подошел к Владимиру и похлопал его по плечу.
– Как видишь, я тоже кое-чего достиг в этой жизни, – продолжил он, указав на дорогие иномарки, на которых приехал, и ожидающую его охрану. – Так что мы с тобой можем смело смотреть в будущее и не бояться его. Такие, как мы, с любыми невзгодами справятся.
Полунин, выслушав Слатковского, угрюмо посмотрел ему в глаза:
– Это вы хорошо сказали про будущее, только вот встреча со мной для вас… это скорее взгляд в прошлое. Поэтому, наверное, вы меня и вспомнить никак не могли, слишком далеко я там затерялся в минувших годах. Маленький неприятный эпизод в вашей жизни. Такое всегда хочется поскорее забыть и не вспоминать без надобности. Александр Григорьевич тяжело вздохнул, ему не нравился тон и сама тема неожиданно возникшего разговора, и он решил закончить его:
– Вот что, Володя, если честно, то я действительно все это давно забыл. И тебе того же желаю. Столько всяких событий пронеслось за это время, столько всего изменилось. Ты думаешь, мне было легко? Отнюдь нет, но мы же выдюжили, не сломались, поэтому давай смотреть вперед. Давай лучше подумаем о нашем будущем совместном бизнесе. Я уверен, мы с тобой таких дел можем наворотить, на зависть всем нашим врагам.
Слатковский подошел к Полунину и обнял его одной рукой за плечи.
– А кто старое помянет, тому, как говорят, глаз вон, – закончил он свою речь.
Владимир молчал, слегка ссутулившись под лежащей на плече рукой собеседника. Наконец он тихо произнес:
– А кто старое забудет, тому оба глаза.
– Не понял?.. – быстро переспросил Слатковский, немного удивившись.
– Это вторая часть пословицы, – ответил Полунин. – Ее почему-то мало употребляют.
– Ты это к чему? – спросил Слатковский.
Владимир молча освободился от объятий Слатковского и ответил ему:
– Не получится у нас с вами никакого совместного бизнеса. Один раз мы уже работали вместе, и это… слишком печально для меня кончилось. Вы, Александр Григорьевич, партнер ненадежный, если не сказать большего.
Слатковский суровым взглядом оглядел Полунина.
– Да уж, не такой я хотел бы видеть нашу встречу, – произнес он, медленно расставляя слова. – Ну что же, очень жаль.
Он уже было направился к своей машине, как ему на глаза попался старый «Москвич» зеленого цвета, который выкатили из шестого бокса.
Слатковский остановился и с удивлением посмотрел на старую машину.
– Слушай, Вова, – произнес он с радостным удивлением, – а не мой ли это «Москвич»? Тот, который я тебе продал? Ведь он тоже зеленый был…
Полунин не ответил, он лишь угрюмо, почти с ненавистью смотрел на Слатковского.
А тот, не обращая внимания на хозяина станции, устремился к старой машине.
– Он, точно он, – с непонятным для публики восторгом произнес Слатковский, осмотрев «Москвич». – Я его узнал, там на крышке бардачка несколько слов неразборчивых. Это дочь моя Рита, еще будучи маленькой девочкой, нацарапала, а я не углядел.
Он еще раз окинул взглядом машину и, облокотившись на нее, добавил:
– Но в каком хорошем состоянии он у тебя. Покрасил, отрихтовал и вообще намарафетил… Молодец! – Слатковский был очень доволен.
Его большие синие глаза смотрели на Полунина с хитрым прищуром:
– Похоже, что тебе очень дорога эта развалюха. Маленький экспонат твоего музея памяти. А ты, Володя, сентиментален. Надо же так погрязнуть в болоте воспоминаний.
Слатковский вдруг перестал улыбаться и, развернувшись, быстрым и решительным шагом направился к своему автомобилю. Перед тем как сесть в машину, он бросил на Полунина быстрый взгляд и произнес:
– Прощай, Владимир, жаль, что так все получилось. Вряд ли нам стоит еще встречаться. Будь здоров.
Он уселся в «Линкольн». Обе иномарки медленно выехали со двора.
Полунин проводил их задумчивым взглядом.
К стоящему недалеко от Полунина Славке подошел Шакирыч, одетый в засаленный рабочий халат. Засунув под мышку небольшой ломик, он достал из кармана халата папиросы.
– Что здесь за базары такие разводят? – спросил он у Болдина.
– Иваныч какого-то своего давнего кореша встретил, – ответил тот.
– Ну и что – душевно побеседовали?
– Я бы так не сказал, – ответил Славка.
Полунин медленно повернулся и направился к Рамазанову и Болдину. Взгляд его по-прежнему был задумчив, но лицо скорее растерянное.
– Кто это, Иванович? – спросил Славка. – У него тачки и охрана, как у министра или банкира.
– Он и есть банкир, – машинально ответил Полунин, посмотрев в сторону «Москвича».
– Солидный у тебя приятель, – произнес Шакирыч, выдувая из папиросы табачные крошки, – только ты что-то не очень рад этой встрече.
Слова Шакирыча нашли неожиданное подтверждение, удивившее тех, кто хорошо знал Полунина.
Владимир быстрым движением выхватил из-под мышки Шакирыча монтировку и бросился к старенькому автомобилю.
Подбежав к «Москвичу», Полунин размахнулся и со всей силы ударил по лобовому стеклу. Каленое стекло рассыпалось на мелкие крошки. Но Полунин продолжал наносить удары по капоту, фарам, крыльям машины.
Рамазанов и Болдин, пораженные, смотрели на эту сцену ярости своего начальника. Шакирыч, машинально засунув папиросу в рот, протянул пачку некурящему Славке. Тот, на дух не переносивший запах «Беломора», в ответ лишь отрицательно покачал головой.
– Жаль, – произнес наконец Шакирыч. – Мы ведь этот драндулет по запчастям восстанавливали.
– Я для него молдинги искал по всему городу, – вторил ему Славка.
– А рихтовки сколько было, – почти пропел горестно Шакирыч.
– Да, жаль тачку, ее хоть сейчас на выставку, – уныло произнес Славка.
– Сейчас уже вряд ли, – заключил Рамазанов.
Вспышка ярости, начавшаяся так внезапно, так же неожиданно и закончилась. Полунин остановился и отшвырнул монтировку.
– Сука, гнида, всю жизнь мне, паскуда, поломал и ничего об этом не помнит и знать не желает, – тихо проговорил он, словно разговаривая сам с собой.
Он развернулся и направился в сторону офиса. Шакирыч и Болдин молча и с опаской посторонились, пропуская своего шефа.