— Дурень ты, хоть и умный, — охотно объяснил я. — Они на Берегу бегают, там жратвы много. Или по краям Пасеки маленько. Или к Лужам. А здесь чо им жрать, оглянись!
Голова оглянулся. Камень, стекло, ржавчина, пластик — все вперемешку, все мертвое.
— Скорлопендры, они, ешкин медь, ничего не боятся. Кроме огня. Не потому что умные. Не умеют они бояться, мозгов нету. Видать, запылало где-то, сильно запылало, раз их погнало…
— Твердислав дело говорит, — подтвердил второй патрульный. — Наши тоже замечали — на Пепле теплее стало… Ну давайте, кажите карманы, сапоги сымайте. Ножей с собой нету? Или чего похуже?
Мы показались, что без оружия, и пошли с горки, базар уже был виден. Плоская такая яма, белым песочком присыпанная, по краям — частокол и горы контейнеров битых. Лавки тоже из контейнеров сбиты. В таких вот ящиках громадных прежде по рекам товары возили. Даже поверить трудно.
Дымки всюду, мясом жареным тянет. Навстречу еще телега попалась, молодые берегини Огня под охраной что-то везли.
— Ты глянь, Славка, — открыл рот Голова. — Ну чего самые ладные девчонки в берегини у вас уходят? Ни по малинку с ними, ни посвататься, эх!
— Деток у них не будет, дурень, — как положено, я поклонился молодухам в черном. — На кой тебе баба пустая?
А сам я вспомнил про маманины слова да про вдовую Варварку. Чо-то мне сразу везде зачесалось. Ну не хотел я на ей жениться!
— Ребята, вы недолго там, — крикнул нам вслед патрульный. — Мы до зорьки сменялись, над Пеплом зарево рыжее видели. Никак Поле Смерти близко гуляет.
Я, как на базар спустился, сразу почуял — несет с Пепла гарью, несет. Неужто и правда, как двести лет назад загорелась свалка, так в глубине и тлеет? Дядька Прохор говорит, что свалка была почти как вся наша промзона. И в глубину на двадцать метров. А над свалкой — завод, чтобы из мусора всякие полезные вещи делать, к примеру печи им топить. Вон сколько барахла люди до войны выкидывали!
У базара патрулей нет, патрули наружи караулят. Здесь никто никого не трогает. Попробуй тронь, ага, мигом сухарем обернешься, Мертвая зона всю кровушку из тебя высосет. И за оружие здесь только некультурные хватаются. А кто культурный, к примеру, и хочет другому нос в щеки вбить, тогда зовет на пустошь.
Базар немножко похож на щель в земле. Оттого что идешь между гор железа. Здесь раньше контейнеры стояли, один на другом, сотни. Это такие ящики громадные, в них к таможне товары заморские возили. Потом верхние от взрывов или от ветра повалились, но много нижних уцелело. В нижних — лавки. Напротив Факела таможня была и склады с товарами. Нынче от складов головешки остались, зато, говорят, под землей добра навалом. Только нам туда не добраться. Батя сказывал, деды маркитантов еще до Последней Войны все склады этого, как его, госзаказа, под себя подмяли. Во, выговорил, батино слово трудное, ешкин медь!
Шли мы, сапоги в белый мягкий песок окуная. Почему тут песок — никто толком сказать не может. Может, рассыпали чо. И почему к базару ни жуки-медведи, ни черви, ни прочая безмозглая сволочь не подходит — тоже непонятно. Боятся, что ли. Дядька Прохор вспоминал как-то — сильное Поле Смерти тут прежде было. Наши, чтоб до Пасеки добраться, кругаля с километр давали. Потом Поле уползло куда или растворилось, так тоже бывает. Остался белый песочек и Мертвая зона. По-настоящему мертвая, мухи и то не летают. Маркитанты мясо жарят — ни червей, ни мух. Правда, с одного конца, там где нео торгуют, мухи да комары уже завелись. То ли ползет Мертвая зона, то ли сжимается. Но маркитанты, они хитрые. Если прижмет, на новом месте базар поставят.
Сами они в складах засели, вон, прямо за базаром. На Факеле многие ворчат, мол, маркитанты базы древние прибрали, а теперь всю нашу нефть хотят прибрать к рукам. А чо, я верю. У них и калаши, и золото, и родичи повсюду. От ихних родаков и слова разные прилепились. Поле Смерти, к примеру, или фенакодусом коняку называть. Прежде так никто на Факеле не говорил, но привыкли.
Правее таможни — Кузьминская чаща подступает, то есть Пасека. Хотя сами пасечники живут глубоко в лесу, и не всему лесу они хозяева. Левее таможни — пустоши, за ними — Пепел. Про Пепел к ночи вспоминать неохота.
— Ты глянь, пахнет вку-усно! — потянул ноздрями рыжий. — Никак обезьяны кабана жарят! Пошли, быстро погрызем?
Голова — богатый, у него в мошне вечно катышки серебра гремят, а то и целые рубли. Пошли мы, а чо. На базаре обезьяны все равно тихие. Старики их зовут нео, вроде как новые люди. Им самим по душе, что они новые. А по мне — обезьяны и есть, точно как в детской журнале, волосатые и глупые. И злые еще.
Еще когда к лавкам нео свернули, мне показалось — вроде следит за нами кто-то. Пару раз обернулся, ничо такого. Ну бродят люди, как всегда на базаре.
Нео сидели кружком напротив своих лавок и воняли. Они давно выбрали себе самые крайние контейнеры, поближе к лесу. Продавали они вязанками лук, чеснок, корешки всякие, мед дикий да кусками мясо. Висели на перекладинах ноги тура мелкого, половина дикого кабана, птицы какие-то непонятные, ощипанные вполовину. У нео вечно так, ешкин медь, — словно забывают дело доделать, а мясо или сырое, или сожгут. Но к им все равно народ ходит. Потому как вкусно и дешево, ежели дичи к свадьбе, к примеру, надо.
Поглядели на нас криво. В волосьях колтуны, по губам жир текет.
— Здорово, что ли, — сказал я. — Вон тот кусок с костра продайте! Да не тот, на хрена нам угли!
Старшой ихний заухал, голой лапищей из костра за копыто потянул. На колоду кинул, сам место указал, куда деньгу кидать. Ну ясное дело, завсегда так, чтоб из рук в руки ничего не принимать. Да и не больно-то хотелось с ним за ручку здоровкаться. Голова положил на колоду половинку серебряного подсвечника.
— Так пойдет?
Нео сунул серебро за щеку. Потом встал, весь в песке, в мухах, так за угол и побрел, кулаками в землю опираясь.
Ну чисто как обезьян из книжки! Баба с ним молодая сидела, может, дочь, страхолюдная! Кость здоровую, с мою руку, запросто зубами ломала. Ломает и грызет, и зад чешет, и воняет. А третий нео, клыкастый, сам на кабана похож, антиресный такой. Он за контейнером присел по большому, тужится, да, видать, заклинило в нем, что ли. Ему, видать, скучно тужиться стало, он тушу сырую к себе придвинул, и давай ножом пилить.
— Ты глянь, какой молодец, два дела успевает, — Голова чо-то жевать перестал. — Вот зараза, щас я есть расхочу.
Пожевали мы на ходу, не сидеть же с обезьянами дальше. Но это они на базаре смирные, ага.
— Пошли к Хасану, что ли, пока он лавку не закрыл.
— Нынче рано не закроет, — с полным ртом пробурчал рыжий. — Вона, глянь, караван стоит.
Снова мне показалось, будто в спину кто злобно уставился. Маленько я башкой покрутил, странно, нехорошо. Я такие штуки за версту чую. Но тут кто-то уж больно быстрый.
— Ладно, — говорю, — пошли глядеть караван.