Голова сильно застонал. Выкручивало его бедного, выгибало всего, зрачки закатились, глазья белые стали. Из рота пена полезла. Я его потрогал маленько — горячий, кровь стучит, дышит часто, меня не узнает. Тут я понял, что надо делать. Бежать надо за помощью. Только в одном месте могут помочь. И то… если сильно захотят.
Ясное дело, караулили нас не шибко. Так, для порядку, все же почти свои. Хотя убили бы точно, если спину подставить. Но я спину не подставлял. Веревку подергал, пришли двое. Пока они шли, я кабель в стенке нащупал. Когда-то тут, видать, лампы были и вообще… ликтричество всякое. Короче, ногой в стенку уперся, дернул… метров пять кабеля вырвал, только плитки в стороны разлетелись.
— Чего звонил? — зевнули за дверью. — Вечер на дворе.
Прости меня, Господи, за слова такие, спаси моего друга! Так я помолился, а сам говорю:
— Помер, видать, Голова. Не могу я с мертвяком сидеть. Забирайте, что ли.
Дык ясное дело, иначе бы они внутрь ко мне не вошли. Они ж не совсем дурные, в карантин соваться. Пошептались, засовом позвенели, старшего, видать, кликнули. Голова лежал харей вниз, дышал часто-часто, незаметно, что живой. Едва дверь отперли, я ждать не стал. Первого — в охапку и башкой о стену. Несильно так, чтобы не поглупел шибко. За ним второго — туда же. Третий химик бежать наладился, но в защитке далеко не убежишь. Все трое в защитке приперлись, молодцы, ага. Защитка у них крутая, целая, тяжелая, и маски противогазные крепкие, с окошком спереди, не чета нашим. Одним словом — химики. Говорят, у них на складах столько хитрых штук можно найти, что маркитанты от зависти полопаются!
Ну чо, связал я их кабелем, чтоб пока не дрыгались. Защитку самого здорового на себя кое-как напялил. Старший ихний первым очухался, кровь у него из носа пошла. Тот самый гаденыш, что нам лекаря в обмен на желчь предлагал. Глянул я получше, ешкин медь, да он же не из простых химиков, а самый настоящий лаборант. Белый комбинезон под защиткой, во как! Ну чо, отступать мне поздно, влип так влип.
— Ты хочешь стать проклятым? — мирно спросил лаборант. Рожу скривил маленько, все же больно? когда кабелем руки взади крутят. — Опомнись, парень, тебя отлучат. Тебя не примет ни один клан.
Тут я ему маленько горло пережал, чтобы слушал меня внимательно, ничего не пропустил:
— Не галди! Смотри, лаборант, это мой друг Голова. Он жив, и он не помрет. Я сейчас бегу на Пасеку, к северным лесникам. Они придут и его вылечат. Если он без меня помрет, храни его Факел, я тебе башку в плечи вобью. Не сомневайся, он помрет — и ты жив не будешь. За то прибью, что спасти человека не пытался. А на прочее мне плевать.
Захрипел он, воздух ротом стал ловить.
— Ты с ума сошел, факельщик?! Как я могу за его жизнь отвечать? Твоему отцу уже доложили, что ты в карантине. Дьякон сам не пришел и никого не пустил. С вами уже попрощались все. Все в промзоне помнят Большой мор. Никто твоего дружка не спасет, нет лекарств от заразы с Кладбища…
— Короче, сидите тут и ждите лесника Архипа, — сказал я.
А сам побег.
С Химиков легко не выбежишь, они свою землю не хуже Факела охраняют. Но я им столько раз товары возил, сразу понял, где лучше вырваться. Со стенки охладителя спрыгнул прямо в ров, но за штыри зацепился, в воду не упал. Потом вдоль кольев наружи бежал, пару раз оклинули, но стрелять не стали. Дык чо стрелять, когда человек наружу бежит, а не внутрь? Холодно было только босиком, сапоги ихние малы мне оказались. По пути штырь один выдернул, в два пальца толщиной и длиной почти с меня. Не меч, конечно, но все же сталь, башку любому в плечи вобью.
Со стороны Пепла я решил не рисковать. А чо, по той дороге вечно все за водой ездят, как пить дать заметят. Встретят — глазья выпучат — как так, один, да пешком возле Пепла чешет? Ясное дело, ни один нормальный человек один за пределами промзоны не гуляет, разве что на Базаре, да и то лишь до темноты.
Так что я решил напролом. Не совсем напролом, конечно. Восточнее таможенных складов маркитантских сквозь Пасеку тянулись целых три дороги. Даже не совсем провалились, ага, кое-где асфальт кусками торчал, столбы с лампами еще держались, хотя лишайником до верха заросли. По ближней дороге нео из леса торговать приходили, и сами пасечники на телеге приезжали. У обезьян нюх хороший, потому я по дальней дороге двинул. Сперва по Верхним Полям с километр пробежал, дык это улица так смешно раньше называлась. Здесь ходить можно, никто не тронет, разве что зверь какой. Но у зверей в лесу жратвы навалом, чо им на людей кидаться? Здесь самые спокойные места, между промзоной и Пасекой, ага. Я даже замечтался маленько. Как здорово было бы тут дом построить, не бункер рыть, а настоящий дом, как в журналах древних, красивый, с печкой и огородом, и жить в нем с Иголкой, и пусть детишек рожает…
Замечтался, дурень. Едва на выводок лысых ежей не наступил. Целая семейка, шустро так катились из промзоны в лес. Пропустил я их, ну чо, безобидные вроде. Справа на обломке дома блестела свежая надпись: «Про-ек-ти-ру-емый прос-пект». Это мужики с Химиков недавно подновляли. На фига такие трудные названия люди прежде выдумывали? Не выговорить, ага. Да и не осталось ни хрена от проспекта, фундаменты одни. Тут теперь горюн-травы много, вон бабы косят, собирают. Бабы стали разгибаться, на меня показывать, кто-то из-под руки смотрел. Я быстрее за кусты свернул.
Пасека — она странная, что ли.
Не то чтоб страшная, на самом юге лес теплый такой, почти гадости ядовитой не растет. А вот к Пеплу ближе и на север, там всякой дряни полно. Ну чо, там на ночь спать не уляжешься, деревья ветками обнимут, тихонько кровь высосут, и не пикнешь. А здесь потише, разве что на рукокрылов напороться можно…
О рукокрылах я решил не думать. Вроде как, если не думаешь, может, Факел сохранит, пронесет. Стал думать про Иголку. Про то, как встретимся и как можем вместе на Автобазу пойти, а там механики нам комнату дадут, может, батя потом и подобреет. А если механики не пустят, пока мы на Базаре поживем, а там Хасан за желчь заплатит, что-нибудь придумаем. Лишь бы Голова выздоровел, да самому бы не заболеть. Дык я крепкий, ничем не болею. Стал я у Спасителя просить, чтобы он рыжему не дал помереть. Нечестно так будет, если от холеры могильной помрет. Столько от рыжего пользы всем, столько машин всяких починил, вон даже паука-серва под ликтричество приспособил! Но такой уж закон для промзоны — карантин для всех един…
Сосны ровные кончились, бурелом пошел, да такой, что я едва небо различал. Дорожка еще маленько угадывалась, все хуже и хуже, прямо под ногами елочки всякие мелкие росли. Я то бежал, а то шел, кочки огибал, ямы неизвестно кем разрытые, сам башкой крутил. Птицы вроде тихо себя вели, пока не голосили, но темнело. Уж больно быстро темнело в лесу…
Иголка вроде говорила, на юге пасечники добрые, у них другой клан, может, к ним прибиться? А чо, работать я умею, если надо — и с пчелами подружусь, я их не боюсь. Могу туров разводить, могу свиней, да и на Пепле пригожусь. Они, конечно, скрытные, ешкин медь, пасечники то есть. Если мужик ихний бабу со стороны берет, так его отселяют, чтобы баба чужая тайны их не вызнала…