Иголка вздохнула, пригорюнилась. Чо-то в ней запортилось в последнее время, с лица потемнела, что ли. В малинник с ней ходили, мяса набрал, так не кушала совсем…
— Ну а дальше? Комментируй дальше-то! — задергался рыжий.
— Вот я и говорю, померли тогда многие. А Чича папаня вылечил тогда. Ну, то есть не вылечил, а культю ему зашил, кровь остановил, вот так. Они потом вместе на Пепел ходили, штуки всякие прожигать. Это еще до того, как мусорную фабрику Полем смерти накрыло… Ой, не, это я путаю. Поле уже уползло за реку тогда, мороков по реке пускало, но я не помню, я маленькая была, с Пасеки никуда не ходила. А потом Чич снова пропал надолго, вернулся уже с учениками, драки стал судить, вот так. Он вообще… — Иголка задумалась. — Он вообще чудной какой-то…
— Это мы заметили, — прокряхтел Голова.
— Ой, подумаешь, разочек тебе мозги тряханули, уже весь разобиделся! — заржала Иголка. — Отшельник, он чудной, он на Базаре раньше почти и не жил. Папаня говорит — его по многу месяцев не было, и никто не знал, куда он провалился. А потом — раз, и снова на Пепле кружит, ищет чего-то. Гадал лучше всех и судил честнее всех, вот так. А папане моему сказал, что долг вернет. А папаня ему ответил, мол, вернешь долг моим дочкам, вот так. Ой, ну я же старшая, вот мне пусть долг и вернет…
— Но как ты узнала?
— Чич сам меня нашел. Когда я с медом на Базар приезжала. Спросил, как вас на Пасеке лечат. Спросил, добыли ли вы то, что велел Хасан. Я не призналась, он еще смеяться стал. Сказал вот что. Если к Хасану пойдете, значит — добыли и спрятали. И что маркитанты вас обманут, убить даже могут…
— Ну ты глянь! — развел руками Голова. — А ты, выходит, стала его умолять, чтобы нас выручил? А ты не подумала, что он это затевает, чтобы желчью завладеть?
— Ой, не ершись, ершился тут один такой… Я сразу подумала, ну и что, пусть берет, лишь бы вас не тронули. Отшельник теперь долг отдал.
— Да, — сказал Голова, — это ты здорово придумала… Только чего отшельнику от нас надо?
— Ему надо к Садовому рубежу, — пожала плечами Иголка. Просто так сказала, будто Чичу на колодец за водой хотелось дойти.
Ну чо, проводил я Иголку до леса, пожомкались маленько, не без того, но до самой малины дело не дошло. Иголка в лесу стеснялась, что ли. Да и вообще, маленько странная стала. Раньше, как прибежит ко мне, на ходу одежку снимала, а теперь вроде сторонилась. Я уже спрашивал, что так, может, не нравлюсь больше? Не, говорит, дурак ты у меня, Славушка. Ну чо, дурак так дурак, лишь бы с ней навсегда…
— Ты меня прости, — сказал я. — Вишь как оно вышло, не видать мне теперь места в караване. Теперь мне и на Базаре-то явиться страшно.
— Ой, да это все фигня, — Иголка подпрыгнула, меня еще разок в щеку клюнула. — Главное — ты живой, вот так.
— Дык… как же мы теперь вместе торговать поедем? Вон Голове шепнули, мол, Хасан ищет, кто дружков его загубил.
— Все фигня, кроме пчел, — повторила смешную отцовскую присказку Иголка. — Чич знает, что делать. Ты главное — карту достань. Я верю, ты у меня самый смелый и умный.
После таких слов я понял — а ведь права моя женщина. И вправду я самый смелый и умный. Перекрестился я — и рысью на Факел. На Факеле все же торговцы стрелять меня не будут.
Батю я маленько боялся, думал — наорет на меня. Вообще-то он особо не орет, но может так тихо сказать, что выходит хуже крика. Дык на то и дьякон, он ведь как железный гвоздь. Если уж честно, то я бати боялся не маленько, а здорово так боялся. Аж зубы во рту тряслись.
Ну чо, батя орать не стал. Все-таки праздник на Факеле, великий праздник — День Знаний. Завсегда его первого сентября празднуем, с незапамятных времен повелось. У сеструхи хранится журнала старая, мышами объетая маленько, ее первого сентября в большую столовую выносят и под крестом Спасителя кладут. Чтобы все видели и помнили про День Знаний. В журнале русскими буквами записано, что это самый светлый праздник для всех… Дальше, правда, оторвано маленько, но картинка на весь лист, картинку хорошо видать. Девчушка там такая, светленькая, и одета страсть как красиво, с цветочками. Девчушка звонит в колокольчик, вроде рынды, что у механиков на Автобазе висит, только маленький. Звонит и смеется, ага. А вокруг — народищу! Тьма народищу, тьма, все руками машут и цветами зачем-то машут и орут. И сразу ясно, что День Знаний был самым развеселым праздником на Руси.
Ну чо, на Факел нас вдвоем сперва не пускали. То есть меня пускали, патрульные признали, только вылупились, будто говорящего коня встретили. А за рыжего пришлось знакомым техникам заступаться. Не понравились мне такие забавы, вроде как Голову за врага нынче считают? Еще патрульные сказали, что доступ для рыжего в мастерские закрыт, и любимого серва-паука ему не видать.
Ясное дело, Голова нервный сделался, бурчать стал, что его заживо схоронили и за врага держат, и что пусть хоть весь Факел треснет, он жопу теперь не поднимет, чтобы нам помочь. Патрульные принялись его уговаривать, мол, порядок такой новый, потому как мутов изловили, уже прямо под колючей стеной, и дьякон всем десятникам накрутил хвосты. Вонючек мы с рыжим увидали сразу, во внешнем дворе, возле пилорамы. Их там за ноги подвесили, так что башки пятнистые — прямо в лужах. А лужи-то глубокие, во внешнем дворе вечно грязь по колено. Висят шпиены, от грязи отплевываются, дергаются, ага, дышать-то нечем. Да тут еще пилорама свистит, мужики ворот крутят, стружка гадам прямо в морды летит, так им и надо!
На отца мы наткнулись во втором тоннеле жилого этажа. Отец на нас посмотрел только. На рыжего так скучно поглядел, будто паутину в углу приметил.
— Подписались в приказчики? — спросил отец. — На сколько лет?
— Дык пока на год… — Я хотел сказать, что наш договор, похоже, сорвался, что мы с рыжим собираемся сами фургоны броневые собирать, но… отец уже отвернулся. За ним инженеры поспешали, и дьяки младшие, и берегини…
Как всегда, ешкин медь, не до меня. Сколько себя помню, еще мелкие мы с Любахой были, ждали батю, ждали, так и засыпали без него. Ясное дело, дьякон не может дома сидеть, за юбку жены цепляться. Но все равно грустно, неприятно, что ли.
— Ну вот и поздоровкались, — тихонько сказал Голова. — Да уж, батя твой хужей моего.
Я разозлился, хотел ему нос в щеки повбивать. Но не стал, ясное дело. Если я своему лучшему другу всякий раз по носу бить буду, так ведь он и поглупеть может. А мне жутко нравилось, что Голова умный, ага.
Дьякон пошел себе по коридору, быстро так, на ходу приказы дает, спрашивает, зовет кого-то… Я тогда успел подумать — ежели бы он прогнал всех своих, ежели бы хоть минутку со мной полялякал, я бы точно не выдержал и признался во всем. Дык страшновато, как ни крути, выходит, что дом родной грабить иду.
Но отец не вернулся. Он был вечно занят.
— Славка, он ведь очень рад, что ты к празднику вернулся, — прошептал мне в ухо рыжий. — Ну да, даже не сомневайся, он рад и гордится тобой. Просто показать не может. Он ведь как ты, то есть наоборот, только еще хуже.