– Вы понимаете, Шариф, – пыталась объяснить юноше прописные истины гуманизма Пьетра, – что творить добро методами зла – это безнравственно. Вы хотите помочь своим землякам, накормить нищих и голодных. Но вы это делаете, унижая и терроризируя других людей, которых считаете богатыми. Вы сами расставили акценты и назначили виновных и ответственных в несправедливости этого мира. Творя добро для одних, вы приносите зло другим.
– Всего лишь немного добра с помощью небольшого зла, – возразил тогда Шариф, – причем тот небольшой объем добра, который я приношу одним людям, – для них единственное спасение. То же небольшое зло, которое я приношу тем, кого граблю, выглядит еще меньшим, если учесть ту мизерность вреда, который они от этого имеют. Все дело в пропорциях. Большое добро за меньшее зло.
Пьетра пыталась доказать Шарифу, что добро всегда остается добром, а зло – злом. И только так, независимо от масштабов. Вот тогда сомалийский юноша, полуграмотный, как считала итальянская журналистка, поразил ее. Шариф неожиданно заявил, что не существует абсолютного добра и абсолютного зла. Эти понятия весьма относительны, причем относительны, прежде всего, друг друга. Не может быть только одно добро. Добро для одного всегда является злом для другого, и наоборот. Он предложил Пьетре придумать хоть один добрый поступок, который бы не носил признаки зла. Из этого он сделал вывод, что когда ты решил творить добро, то не нужно оглядываться на возможное зло, которое окажется его последствием. Реши для себя, что важнее в данной ситуации, чего ты дашь миру – добра или зла – и тогда действуй.
Я для себя решил, убежденно заявил тогда Шариф. В моих поступках больше добра, им я переступаю через неизбежное зло. Кроме того, нельзя сидеть на диване и творить добро. Так о нем можно лишь мечтать. А добро, как сказал один хороший русский поэт Станислав Куняев… тут Шариф неожиданно процитировал по-русски:
Добро должно быть с кулаками,
Добро суровым быть должно,
Чтобы летела шерсть клоками
Со всех, кто лезет на добро…
Затем он перевел сказанное на английский язык потрясенной Пьетре. Пассивное добро – это не добро, а скорее зло. Знаете почему? Потому что человек, который не творит добро, не борется со злом. А тот, кто не борется со злом, тем самым разрешает ему существовать, твориться на земле. А еще Шариф видел зло не только в социальной несправедливости в мире, но в том, что другие расхищают и уничтожают природные ресурсы его страны, и не только его. Он видел зло во всех, кто посягает на эти ресурсы, считая, что распоряжаться ими должны только те люди, которые живут среди этой природы. Рыба и воды – рыбакам, пастбища – пастухам и так далее.
Тут уж Пьетре с трудом удалось сдержаться от смеха.
– Шариф! – воскликнула девушка. – Вы знакомы с русской поэзией? Откуда? И где вам привили коммунистические убеждения?
– Почему коммунистические? – удивился Шариф. – Разве я сказал, что против частной собственности?
– Ну хорошо, тогда социалистические. Вы состоите в партии социалистов?
– Никто мне ничего не прививал, – нахмурился Шариф. – Это мои убеждения, личные. Я пришел к ним сам, без чьей-либо помощи.
– К сожалению, так не бывает в современном мире, – вздохнула Пьетра, – человек окружен информационным полем, даже если он его не замечает. Те или иные мысли, если они отвечают внутреннему настрою человека, могут признаваться своими собственными. Но они навеяны той информацией, которая нас окружает. Радио, телевидение, литература, средства массовой информации, просто высказывания людей в вашем присутствии. Просто вам это очень близко…
…Жан стоял гордый, скрестив руки на груди.
– Ну что? Прав я или нет? Каков сюжетик, а?
– Где ты его раздобыл? – спросила Пьетра, очнувшись от своих воспоминаний о Шарифе.
– Привез наш парень из Могадишо. У помощника капитана оказалась с собой камера, и он попытался снять нападение пиратов. Когда выяснилось, что полицию эти кадры не интересуют и она не собирается заниматься расследованием и опознанием преступников, этот хитрый парень предложил запись журналистам.
– Так это Амид привез, – догадалась Пьетра, имея в виду сомалийского журналиста, который был прикреплен к ее группе в рамках программы.
– Он, – подтвердил Жан и развел руками. – Амид отвалил за эту запись пятьдесят долларов, и ты должна ему компенсировать эти затраты.
– И ты, конечно же, пообещал ему, что я это сделаю.
– Но ты же это сделаешь? – не столько спросил, сколько заявил утвердительно Жан.
– Ладно, черт с тобой! – сказала Пьетра, глядя на француза убийственным взглядом. – Если бы ты не был ценным сотрудником, я давно бы придушила тебя собственными руками.
– Виноват, босс! – военным голосом воскликнул журналист, вытянувшись по стойке «смирно» и преданно глядя в глаза Пьетры. – Исправлюсь, босс! Никогда не повторится, босс!
– Иди, клоун, – хмыкнула Пьетра.
– И ценный сотрудник, – поспешно добавил тот.
– Ценный, ценный… Амид сейчас в офисе?
– Так точно, босс! – доложил Жан, приложив два пальца к виску. – Прикажете позвать, босс?
Пьетра швырнула во француза картонной папкой для бумаг, и он, прыснув от смеха, выбежал из кабинета. Светлые головы, профессионалы, каких поискать, подумала Пьетра с улыбкой, но дурачатся, как дети. Но к другой обстановке девушка и не привыкла. Даже когда она работала стажером у отца и когда начала работать самостоятельно, в редакциях всегда царил именно такой дух и такая атмосфера. Пьетра считала, что так и должно быть в этой среде.
Амид был еще в офисе. Он не виделся с Пьетрой больше месяца, и ему было чем с ней поделиться. Но первый вопрос, который ему задала девушка, был вопрос о видеозаписи пиратского нападения. Ничего нового Амид ей не рассказал, лишь подтвердив все то, что уже рассказал до этого Жан. Запись показалась сомалийцу любопытной, потому что с действиями пиратов такого рода он еще не сталкивался. Запись давала основания взглянуть на пиратство как социальное явление уже под другим углом зрения. Только этим она его и заинтересовала. Помимо обычных наблюдений в социально-экономической области, которыми Амид поделился с Пьетрой, он рассказал и о свежих новостях из пиратской жизни.
– В Европе бытует мнение, что все сомалийские пираты прожигают награбленные деньги, – рассказывал Амид, – но находятся и предприимчивые главари, которые инвестируют их в торговлю «котом» и в более цивилизованный бизнес.
– «Кот» – это наркотик? – спросила Пьетра, которая уже слышала о чем-то подобном.
– Да, наркотик, запрещенный во многих западных странах. Вообще это цветущее растение Восточной Африки и Аравийского полуострова. Предполагают, что оно было завезено туда из Эфиопии. Употребляют его преимущественно мужчины. Его жуют до появления состояния, схожего с приемом слабых амфетаминов.
– И что, такой большой спрос?