Я оборачивался невзначай, раз, другой, третий, но позади ничего любопытного не заметил. Люди либо болтали между собой, либо пялились на музыканта.
Пожилая пара, за столиком слева, допила свой «берлинер киндл» и отчалила. Художник у фонтана закончил рисовать белобрысую девицу в шортах; она свернула портрет трубочкой и тоже ушла.
…Потом мы с новой моей знакомой фланировали по этой их, буржуйской, центральной улице (называется Кудамм) и заворачивали во всяческие заведения. Я выудил из-под обложки паспорта последнюю купюру, моля Бога, чтобы Пеликан не забыл прислать мне денег. Позади было спокойно, никого я пока не приметил. И наших в том числе. Прикрытия мне никто не обещал, потому что никто не ожидал опасности. Девушка объяснила, что по-немецки шататься по питейным местам называется «буммельн», и мы, наконец, познакомились.
Ее звали Инна. Как раз сейчас разводилась с мужем, но обсуждать это не хотела. Так получалось, что она, маленькая, юркая, шла всё время чуть впереди, задавая темп и направление движения, а я как будто тянулся за ней хвостиком. Инна толкала двери, заходила, куда ей нравилось, придирчиво изучала меню, не поворачиваясь проверить, здесь ли я вообще, а я покорно брел следом. Непривычно, но не обидно, а даже как-то посемейному. Я поглядывал по сторонам, но скорее по инерции, в окружающей толчее это было просто бесполезной тратой сил.
Мы пропустили по пиву. Затем выяснилось, что нас привлекает хорошее испанское вино. Она долго втолковывала официанту, какого года «Гранд резерв» ее интересует, а я глядел на нее, и вид, несомненно, имел самый дурацкий. То есть вел себя как надо. Принесли пригубить, но Инне не пришлось по вкусу, и мы гордо прошествовали в следующий бар. Там ее не устроила обстановка. Меня обстановка устраивала: заведение имело второй выход на соседнюю улочку. Я купил Инне мороженое и, пока она сражалась с упаковкой, ждал следующих посетителей. Следующие посетители так и не вошли. Я сказал себе, что достаточно достоверно играю роль помешанного, раз вместо того чтобы срочно бежать искать ночлег, который час делаю этот самый «буммельн» в компании взбалмошной, практически незнакомой девицы.
Наконец, мы застряли в итальянском ресторанчике. Мы говорили. Проще вспомнить, о чем мы не говорили в тот первый вечер… Инка рассказала, что профессионально занималась на родине джазом и намерена это дело продолжать. И не просто намерена продолжать, а не мыслит без этого своего дальнейшего присутствия на земле. Мне понравилось ее слушать. Не то чтобы важное нечто зацепило, а просто тембр голоса, манера подачи. Мне редко приходятся по вкусу голоса женщин, но ее я готов был слушать часами. Она рассуждала о музыке, о том, как всё это делается и как непросто здесь создать свою группу, участвовать в джем-сейшнах, пробиться в клубы, раскрутить рекламу. Я принялся спорить, генерировал идеи, почти всерьез проникся мыслью о джазовой карьере, даже начал вспоминать каких-то дальних знакомых из богемных кругов…
Инна спросила меня, как долго я пробуду в Берлине, и я соврал, что не знаю, что времени у меня полно. Она поинтересовалась, где я остановился. В этот момент принесли счет и выяснилось, что у меня кончились деньги. Я пробубнил невнятно про друга, отставшего на просторах Голландии. Инна заявила, что деньги — это ерунда, и теперь ее очередь угощать, а переночевать можно пару дней у нее.
Вот так. Всё просто. Или, напротив, сложнее, чем я ожидал.
Кроме нас в зале гуляло лишь развеселое семейство с двумя прожорливыми детьми. Еще человек семь ужинали снаружи, под навесом. Все они уже были здесь, когда мы пришли.
— Спасибо тебе, — вдруг прошептала она, глядя сквозь пурпурное вино на заходящее солнце.
— За что? Я ничего не сделал! — В углу, прямо над нами, ревела колонка, и мне приходилось почти угадывать ее речь по губам.
— Ты добрый, — она крутила детскими пальчиками трубку для коктейля.
Я отметил, какие невесомые, почти прозрачные у нее кисти. Под молочным атласом кожи пульсировали голубые прожилки сосудов. Было что-то болезненное в ее аристократическом изяществе.
— Ненавижу жадных мужиков, — нахмурилась она.
К углу дома напротив, вплотную к пивному шатру, притерлась новая «ауди» с тонированными стеклами. Второй раз вижу этот номер.
— Я угостить-то тебя толком не смог. Практически нищий…
— Неважно… То есть я хочу сказать, это даже к лучшему. Заметней. У меня тут миллионер был. Так что же? Разве это что-то решает? Я не могу тебе объяснить… — Она чуть не кричала мне в ухо. Мы сидели у стойки, сомкнувшись плечами, как заговорщики. Ее плечи облегала белая блузка из плиссированной ткани, верхние пуговки были расстегнуты. Я видел тонкие бретельки лифчика и бьющуюся на ключице жилку. — Просто надо чувствовать человека. И ты ни разу не засмеялся, ты серьезно меня воспринимаешь. Это здорово. Потому и спасибо.
— Понимаю… — послушно поддакнул я.
Я был готов согласиться с любой ее мыслью, лишь бы подольше быть рядом. Долго не получится: если за неделю ничего существенного не откопаю, придется отчаливать. Всякому овощу свой отпуск. Всегда бы делишки шли, как сегодня. Сплошной курорт, а не работа, глядишь — и до пенсии дотяну. Еще и деньги платят. Лишь дважды я крутился в подобных ситуациях, но тогда очень быстро становилось ясно — кто, зачем и почему. Сегодня я был готов позвонить Пеликану и выразить недоумение. Либо штатники имеют виды на эту девочку, надеясь через нее выйти на кого-то серьезного, либо я наткнулся на двойного агента. Но в сказки про Никиту я не верил. Легенды оставим для телезрителей.
— Просто сесть, понимаешь, может быть, лучше в одиночестве, сесть и молчать… — Она накручивала на палец прядь волос. — Я вот чувствую, что там ко мне может прийти какое-то решение… Или не решение, озарение, но я давно это знаю. Я пойму нечто очень важное.
— Где «там»? — спохватился я.
— Там… Я тебе после расскажу. У меня дома карта есть, там всё отмечено…
Хорошо, отмечено, так отмечено. Быстро она напилась. Или всегда такая, загадочная? Напротив заведения, где мы сидели, вдоль бордюра, выстроилась добрая дюжина красных мужиков, и все в пончо. Окна в кабаке у итальяшек огромные, во всю стену, и все настежь; за столиками снаружи собралась уже целая толпа. Чокаются, прихлопывают… Вдруг сбоку нас сфотографировали. А возможно, не нас. Когда я обернулся, этого типа уже заслонил проезжавший автобус.
— Знаешь, как называется этот инструмент?
— Понятия не имею.
Инна вскочила и помчалась к старшему гитаристу на разведку. Смеются оба, будто сто лет знакомы. А я решить для себя не могу, гормоны во мне плещут или развезло маленько. Похоже, потихоньку я с ней сближаюсь? Сумочку ее сижу охраняю. Простенькая такая сумочка, но фирменная. Пальцами пробежался, — подкладка чистая, внутри пусто почти, обычные безделушки.
— Это индейцы, ты представляешь, настоящие индейцы, из Перу! — Инка прискакала: глазенки горят, довольная.
— Я считал, что они все давно повывелись…